«Запах вьюнчиков миндальный…» Запах вьюнчиков миндальный Мне напомнил дальний, дальний Полдень, знойный и хрустальный, Полдень русских деревень. Цепи рюмочек склоненных, То лиловым окаймленных, То румянцем озаренных, Завивали мой плетень. Цепи милого соседства! Вас оставило в наследство Мне бесхитростное детство, — Вас храню до этих дней. Но не в сердце, не в сознанье, Даже не в воспоминанье, — Я храню вас… в обонянье. Это — дольше и верней! Сон Взревел гудок, как символ дальних странствий, Взмахнул платок, как символ всех разлук. И сон в закономерном постоянстве Видений разворачивает круг. На палубе большого парохода Себя я вижу. Предо мною — мир, И за кормой — не океана воды, А в синеве струящийся эфир. Рука бесплотная, предохраняя, На плечи мне легла. Да, это он, Астральный друг, которого ждала я, Тоскуя с незапамятных времен! Как символ человеческих объятий, Его прикосновенье за спиной. И в радугу вплывает он со мной, Как в гавань света, в лоно благодати. «Утихла буря и опал…» Утихла буря и опал Твоих страстей девятый вал. Мертвеет зыбь и виден в плаванье Уже последний берег гавани, Земного странствия причал. Зачем же ты назад глядишь? Как будто эта гладь и тишь Тебе страшней, чем стоны бури? Ты кличешь ветер, ты зовешь Безумство волн, ты шторма ждешь И туч на мертвенной лазури. «На грани смешного, на грани чудачества…» На грани смешного, на грани чудачества Порой сокровеннейших помыслов качества! Все в жизни как будто налажено, сглажено, Но вот за предел приоткроется скважина, И нечисть ворвется, гуляет по комнате… Ведь с каждым так было, — признайтесь, припомните! «Не только к юным муза благосклонна…» Не только к юным муза благосклонна, И к старикам она благоволит, Об этом нам былое говорит. Старик Гомер, не ею ль вдохновленный, Гекзаметры бессмертные слагал? И в час, когда старинный Веймар спал, Не ей ли Гете в тишине внимал, Над рукописью Фауста склоненный? Иные дни, иные времена. Но ни на миг не прервана она, Поэзии живая эстафета! У стариков традиция сильна, — Рокочут соловьи седого Фета, И пусть порой, по прихоти поэта, Чужая, Оссианова луна В отеческих прудах отражена, — Романтикам простительно и это! Ты спросишь: а любовь? Ты скажешь: оторви Поэзию от жизни, назови Нам старика, воспевшего влюбленность? А Тютчев? А в скудеющей крови Последнего порыва исступленность, И вдохновенье чувств, и обреченность В элегиях о старческой любви?.. Август 1954. Хутор Адамово «Когда других я принимала за него…»
Когда других я принимала за него, Когда в других его, единого, искала, — Он, в двух шагах от сердца моего, Прошел неузнанный, и я о том — не знала! «Как пять норвежцев на „Кон-Тики“…» Как пять норвежцев на «Кон-Тики», И с ними Бэнгт, веселый швед, Под парусом, в стихии дикой Летят, угадывая след Полинезийского набега, — Так мы, отчаливши от брега, На бревнах древнего ковчега Летим на путеводный свет, И доблести особой нет Нам Лету пересечь, с разбега Почти семидесяти лет! «Дневник мой девичий. Записки…» Дневник мой девичий. Записки, Стихи, где вымысел копирует Видения идеалистки. А жизнь по-своему планирует, Виденья подвергая чистке. Но все ж… они кому-то близки. И внучка не иронизирует, Когда стихи мои цитирует В своей любовной переписке. Венок сонетов (1954) Ключ Рожденная на стыке двух веков, Крещенная в предгрозовой купели, Лечу стрелою, пущенною к цели, Над заревом пожаров и костров. За мною мир в развалинах суров. За мной кружат, вздымая прах, метели, И новый век встает из колыбели, Из пепелища истин и основ. Еще не убран в ризы, не украшен, Младенчески-невинен и жесток, И дик, и наг, и наготою страшен, Он расправляет крылья на восток. Лечу за ним, лечу, как семя бури, Плодотворить грядущего лазури. |
