Прогулка с сыном Булонский лес осенним утром, Туман, прохлада и роса, И солнце, вялым перламутром Плывущее на небеса. Красива ранняя прогулка, Когда сентябрь зажег костры. Шаги в аллеях слышны гулко, И камни гравия остры. Мне мил осенний холод зрелый. Иду я с мальчиком моим По этим светлым, опустелым, Дорогам влажно-золотым. Лелея творческую скуку, Мне хорошо без слов брести И друга маленькую руку В своей, уверенной, нести. «Босоногий мальчик смуглый…» Босоногий мальчик смуглый Топчет спелый виноград. Сок стекает в желоб круглый. В темных бочках бродит яд. Наклонись-ка! Не отрада ль Слышать ухом жаркий гул, Словно лавы виноградарь С кислой пеной зачерпнул! Над сараем зной и мухи. Пусть. Ведь сказано давно: Если дни и ночи сухи — Будет доброе вино. «С севера — болота и леса…» С севера — болота и леса, С юга — степи, с запада — Карпаты, Тусклая над морем полоса — Балтики зловещие закаты. А с востока — дали, дали, дали, Зори, ветер, песни, облака, Золото и сосны на Урале И руды железная река. Ходят в реках рыбы-исполины, Рыщут в пущах злые кабаны, Стонет в поле голос лебединый, Дикий голос воли и весны. Зреет в небе, зреет, словно колос, Узкая медовая луна… Помнит сердце, помнит! Укололось Памятью на вечны времена. Видно, не забыть уж мне до гроба Этого хмельного пития, Что испили мы с тобою оба, Родина моя! Свет уединенный (1906–1921) «Звуки колыбельные доносятся ко мне…» Звуки колыбельные доносятся ко мне. Чей-то голос ласковый задумчиво звенит, Сказку монотонную кому-то говорит… Тени расплываются, сливаются во мгле. У окна раскрытого задумалась весна, И заря вечерняя с далекой высоты Бросила последние, багряные цветы, И неслышно в комнаты спустилась тишина. Смолкла сказка длинная… Затихла… Вот опять Зазвенела в сумраке бледнеющего дня. Голос тихий, ласковый баюкает меня… Чей он? Разве знаю я и разве надо знать? «И мне горит звезда в пустынном мире…»
И мне горит звезда в пустынном мире, И мне грозит стрела на бранном поле, И мне готов венок на каждом пире, И мне вскипает горечь в каждой боли. Не затеряешь, смерть, меня вовеки! Я — эхо, брошенное с гор в долины. Да повторюсь я в каждом человеке, Как новый взлет волны, всегда единой. «Как много рассказать без слова…» Как много рассказать без слова Пустые звуки могут мне! Шаги прохожего ночного, Когда не спится в тишине, Часов на ратуше немецкой Звенящая раздумно медь, Случайный вальс, пустой и светский, Иль нищий, пробующий петь. Когда же полночь мне доносит Гудки далеких поездов, Как беспокойно сердце просит, Как бедный мир желанно нов! «Начало жизни было — звук…» Начало жизни было — звук. Спираль во мгле гудела, пела, Торжественный сужая круг, Пока ядро не затвердело. И все оцепенело вдруг. Но в жилах недр, в глубинах тела Звук воплотился в сердца стук, И в пульс, и в ритм вселенной целой. И стала сердцевиной твердь, Цветущей, грубой плотью звука. И стала музыка порукой Того, что мы вернемся в смерть. Что нас умчат спирали звенья Обратно в звук, в развоплощенье. «Для каждого есть в мире звук…» Для каждого есть в мире звук, Единственный, неповторенный. Его в пути услышишь вдруг И, дрогнув, ждешь завороженный. Одним звучат колокола Воспоминанием сладчайшим, Другим — звенящая игла Цикад над деревенской чащей. Поющий рог, шумящий лист, Органа гул, простой и строгий, Разбойничий, недобрый свист Над темной полевой дорогой. Шагов бессонный стук в ночи, Морей тяжелое дыханье, И все струи и все ключи Пронзают бедное сознанье. А мне одна поет краса! То рокоча, то замирая, Кристальной фуги голоса Звенят воспоминаньем рая. О, строгий, солнечный уют! Я слышу: в звуках этих голых Четыре ангела поют — Два огорченных, два веселых. |
