В кухне I. «В кухне жить обледенелой…» В кухне жить обледенелой, Вспоминать свои грехи И рукой окоченелой По ночам писать стихи. Утром — снова суматоха. Умудри меня, господь, Топором владея плохо, Три полена расколоть! Не тому меня учили В этой жизни, вот беда! Не туда переключили Силу в юные года. Печь дымится, еле греет, В кухне копоть, как в аду. Трубочистов нет — болеют, С ног валятся на ходу. Но нехитрую науку Кто из нас не превозмог? В дымоход засунув руку, Выгребаю черный мох. А потом иду за хлебом, Становлюсь в привычный хвост. В темноте сереет небо, И рассвет угрюм и прост. С черным занавесом сходна, Вверх взлетает ночи тень, Обнажая день холодный И голодный — новый день. Но с младенческим упорством И с такой же волей жить Выхожу в единоборство — День грядущий заслужить. У судьбы готова красть я, — Да простит она меня, — Граммы жизни, граммы счастья, Граммы хлеба и огня! II. «В кухне крыса пляшет с голоду…» В кухне крыса пляшет с голоду, В темноте гремит кастрюлями. Не спугнуть ее ни холодом, Ни холерою, ни пулями. Что беснуешься ты, старая? Здесь и корки не доищешься, Здесь давно уж злою карою, Сновиденьем стала пища вся. Иль со мною подружилась ты И в промерзшем этом здании Ждешь спасения, как милости, Там, где теплится дыхание? Поздно, друг мой, догадалась я! И верна и не виновна ты. Только двое нас осталося — Сторожить пустые комнаты. III. «Рембрандта полумрак…» Рембрандта полумрак У тлеющей печурки. Голодных крыс гопак, — Взлетающие шкурки. Узорец ледяной На стеклах уцелевших, И силуэт сквозной Людей, давно не евших. У печки разговор, Возвышенный, конечно, О том, что время — вор, И все недолговечно. О том, что неспроста Разгневали судьбу мы, Что родина — свята, А все мы — вольнодумы, Что трудно хоронить, А умереть — не трудно… Прервав беседы нить, Сирена стала выть Истошно так и нудно. Тогда брусничный чай Разлили по стаканам, И стала горяча Кишечная нирвана. Затихнул разговор, Сирена выла глуше… А время, старый вор, Глядя на нас в упор, Обкрадывало души. Ночные дежурства
I. «Связисты накалили печку…» Связисты накалили печку, Не пожалели дров. Дежурю ночь. Не надо свечку, Светло от угольков. О хлебе думать надоело, К тому же нет его. Все меньше сил, все легче тело. Но это ничего. Забуду все с хорошей книгой, Пусть за окном пальба. Беснуйся, дом снарядом двигай, — Не встану, так слаба. Пьяна от книжного наркоза, От выдуманных чувств… Есть все же милосердья слезы, И мир еще — не пуст! II. «На крыше пост. Гашу фонарь…» На крыше пост. Гашу фонарь. О, эти розовые ночи! Я белые любила встарь, — Страшнее эти и короче. В кольце пожаров расцвела Их угрожающая алость. В ней все сгорит, сгорит дотла Все, что от прошлого осталось. Но ты, бессонница моя, Без содрогания и риска Глядишь в огонь небытия, Подстерегающий так близко. Завороженная, глядишь На запад, в зарево Кронштадта, На тени куполов и крыш… Какая глушь! Какая тишь! Да был ли город здесь когда-то? III. «После ночи дежурства такая усталость…» После ночи дежурства такая усталость, Что не радует даже тревоги отбой. На рассвете домой возвращалась, шаталась, За метелью не видя ни зги пред собой. И хоть утро во тьме уже ртутью сквозило, Город спал еще, кутаясь в зимнюю муть. Одиночества час. Почему-то знобило, И хотелось согреться, хотелось уснуть. Дома чайник вскипал на железной времянке, Уцелевшие окна потели теплом, Я стелила постель себе на оттоманке, Положив к изголовию Диккенса том. О, блаженство покоя! Что может быть слаще И дороже тебя? Да святится тот час, Когда город наш, между тревогами спящий, Тишиной утешает недолгою нас. |
