«He дочитав, вслепую перелистывай…» He дочитав, вслепую перелистывай Страницы жизни, в шелест их вникай И крестиком сирени аметистовым На ощупь любоваться привыкай. Во мраке глаз тогда воображенье Повторит все с реальностью такой, Что вздрогнешь ты и милое виденье Проверишь осязающей рукой. «Уходят с поля зренья…» Уходят с поля зренья Предметы, вещи, лица, Теней распределение, Их четкие границы. Что лесом было раньше, Зеленым стало дымом. Но сосны-великанши Все помнят о незримом. Хранят в могучих лапах И сны о нем, и думы, Струят дремучий запах И вековые шумы. «Было холодное лето…» Было холодное лето На берегу залива. Мглой было все одето И расплывалось красиво. Граница вещей терялась. С дальней сливалась передняя. И все почему-то казалось, Что лето это — последнее. «Ты усомнилась в реальности…» Ты усомнилась в реальности Того, что любовью зовется, Ведь от любой банальности Сердце ускоренно бьется. Спорщица неукротимая, Вечно ты жизнь критикуешь, Вечно в края нелюдимые Переселенцев вербуешь. Жить по-людскому не нравится — Лучше бы с облаком плыть; Знаешь, моя красавица, Трудно такой угодить. Кто ты, скажи мне на милость, Прошлое разоблачи: Птицей ли ты уродилась, Музой ли с неба спустилась, Света ли ищешь в ночи? Не отвечай мне. Молчи. Ночь на 8 июня 1958. Репино «И вот опять безмолвный челн…» И вот опять безмолвный челн Уплыл, рыданием преследуем. Ток жизни выключен? Не ведаем. Быть может, ток переключен? А на кресте венок качается. Кругом забвение и тишь. «Нет, этим дело не кончается», — Ты убежденно говоришь. И все же, недоумевая, Ты долго медлишь у холма, Где скрылась жизнь и где сама Травинок поросль молодая Непостижима для ума. «Будет все, как и раньше было…»
Будет все, как и раньше было, В день, когда я умру. Ни один трамвай не изменит маршрута. В вузах ни один не отменят зачет, Будет время течь, как обычно течет. Будут сыны трудиться, а внуки учиться, И, быть может, у внучки правнук родится. На неделе пасхальной Яйцо поминальное К изголовью положат с доверием, А быть может, сочтут суеверием И ничего не положат. Попусту не потревожат. Прохожий остановится, читая: «Крандиевская-Толстая». Это кто такая? Старинного, должно быть, режима… На крест покосится и пройдет себе мимо. «Так случилось под конец…» Так случилось под конец, Не могли сберечь колец. Потерялося твое, Я не знаю, где мое. Так случилось, так пришлось, — Мукой сердце извелось. Стало каменным твое, И обуглилось мое. Не ропщи и не зови, Не вернуть назад любви. Бродит по свету моя, Под крестом лежит твоя. Сон («Сон наплывал и пел, как флейта…») Сон наплывал и пел, как флейта, Вводя абсурдное в законное. Мне снилась будка телефонная И в окнах будки образ чей-то. И как во сне бывает часто, Казалась странность обыденностью, И сон, свободный от балласта, Пугал своей непринужденностью. Я за окном узнала вдруг Тебя, продрогшего от ливней. Ты звал меня: «Вернись, прости мне, Согрей меня, как прежде, друг…» И в руки ледяные взял Мои, сведенные от боли, И боль ушла. Не оттого ли, Что сон уйти ей приказал? Он длился, длился… Ночь плыла, Вводя абсурдное в законное, И эта будка телефонная Второю жизнью мне была. «Когда ты ставишь в глиняную вазу…» Когда ты ставишь в глиняную вазу Листвы сентябрьской огненный букет, Все краски осени припомни сразу И все тона, которым равных нет. Боярышника позднего багрянец С кленовой веткой ты соедини, Чтоб радовал он в пасмурные дни, Российских рощ и осени посланец. |
