В музее Знакомая музейная хандра Влечет меня по эрмитажным залам. За окнами — Нева, снежинок мошкара, И в небе — Петропавловское жало. А здесь почиет в рамках красота Нетленная, как в пышных саркофагах. Мадонн мне улыбаются уста И праздник Брейгеля кипит в цветах и флагах. Там — рыбы Снайдерса, оленьи потроха, Лимоны, устрицы на блюде, Здесь — бабочка на виноградной груде Навеки замерла, бессмертна и тиха. Зал Рубенса. Цветы. Венерин грот. Богиня возлежит на львиной шкуре, Прикрыв рукою розовый живот. Над ней крыло трепещет на амуре. А рядом — холодеющий закат, И мирт, и плющ в развалинах Лоррена. Я возвращаюсь мыслями назад, На кладбище надежд моих и тлена. Воспоминания! Художник, не они ль Вечерней жизнью нашей правят? Закатов наших бронзовую пыль В бессмертные виденья плавят? Вздохнем и постоим. Густеет тень. Проходит сторож со звонком по залам. Так короток декабрьский этот день, Так незаметно я устала. И в сумерках, спускаясь на гранит Дворцовой набережной, в вихре вьюги, Я вспоминаю ласковый магнит — Улыбку Леонардовой подруги. «Нас потомки не осудят…» Нас потомки не осудят, Не до нас потомкам будет. Все понятным станет в мире, Станет дважды два четыре. В пепле прошлого не роясь, К свету выйдя из потемок, Затянув потуже пояс, В дело ринется потомок. Потому, что будет дела Больше, чем рабочих дней, И мишени для прицела Будут ближе и точней. Но, пожалуй, будет нечем Тешить музы баловство. Ей на ветреные плечи Ляжет формул торжество. И крыла с такою гирей Ей, крылатой, не поднять. Ей, грешившей в старом мире, Так и чудится опять, Что, быть может, не четыре — Дважды два, а снова пять! «Отшумят пустые шумы…» Отшумят пустые шумы, И отсеются дела. Спросят внуки-многодумы: Муза чем твоя жила? Чем дышала в этом мире, Взрытом бурею до дна? И уликою на лире Будет каждая струна. Ты ответить внукам сможешь, Не слукавишь для красы. И терцины им положишь Дивным грузом на весы. «Писем связка, стихи да сухие цветы…»
Писем связка, стихи да сухие цветы — Вот и все, что наследуют внуки. Вот и все, что оставила, гордая, ты После бурь вдохновенья и муки. А ведь жизнь на заре, как густое вино, Закипала языческой пеной! И луна, и жасмины врывались в окно С легкокрылой мазуркой Шопена. Были быстры шаги, и движенья легки, И слова нетерпеньем согреты. И сверкали на сгибе девичьей руки, По-цыгански звенели браслеты! О, надменная юность! Ты зрела в бреду Колдовских бормотаний поэта. Ты стихами клялась: исповедую, жду! — И ждала незакатного света. А уж тучи свивали грозовый венок Над твоей головой обреченной. Жизнь, как пес шелудивый, скулила у ног, Выла в небо о гибели черной. И Елабугой кончилась эта земля, Что бескрайные дали простерла, И все та ж захлестнула и сжала петля Сладкозвучной поэзии горло. На озере Селигер (1938–1940) «Какая-то птичка вверху, на сосне…» Какая-то птичка вверху, на сосне, Свистит в ля миноре две тонкие нотки. Я слушаю долго ее в тишине, Качаясь у берега в старенькой лодке. Потом камыши раздвигаю веслом И дальше плыву по озерным просторам. На сердце особенно как-то светло, И птичьим согрето оно разговором. «Слышу, как стукнет топор…» Слышу, как стукнет топор, В озере булькнет уклейка, Птичий спугнув разговор, Свистнет в сосне красношейка. Лес, словно пена, шипит Шорохом, шепотом, свистом. Здравствуй, озерный мой скит! Нет ни тревог, ни обид Мне в роднике твоем чистом. Прогулка Много дней над Селигером Ходят тучи хороводом И не могут разразиться Ни грозою, ни дождем. Но сегодня, на прогулке, По дороге из Заречья Затопил нас шумный ливень, Оглушил веселый гром. Мы, промокшие, бежали В буйных зарослях оврага, По спине хлестал и прыгал Ледяным горохом град. А за лесом на опушке Солнце брызнуло из тучи. Дождь прошел. Сверкали лужи Под ногами у ребят. Платье мокрое компрессом Облепило грудь и ноги, Было весело и жарко, В небе реяли стрижи. А когда нам повстречался По пути знакомый домик (Домик-крошка, в три окошка), Утопающий во ржи, — И хозяин и хозяйка На крылечке, под березой Мокрых встретили гостей, — Как отрадно было в доме Сбросить мокрые одежды Нам, промокшим до костей! И неплохо было выпить Целлулоидный стаканчик Очень крепкого портвейна — За хозяина с хозяйкой, За грозу, за первый дождик, За веселую прогулку, За божественную жизнь! |
