«Я не прячу прядь седую…» Я не прячу прядь седую В тусклом золоте волос. Я о прошлом не тоскую — Так случилось, так пришлось. Все светлее бескорыстье, Все просторней новый дом, Все короче, проще мысли О напрасном, о былом. Но не убыль, не усталость Ты несешь в мой дом лесной, Молодая моя старость С соучастницей-весной! Ты несешь ко мне в Заречье Самый твой роскошный дар: Соловьиный этот вечер И черемухи угар. Ты несешь такую зрелость И такую щедрость сил, Чтобы петь без слов хотелось И в закат лететь без крыл. «Белой яхты движенья легки…» Белой яхты движенья легки, Ускользающий парус все меньше. Есть на свете еще чудаки, Что влюбляются в яхты, как в женщин. Эти с берега долго глядят На гонимую ветром Психею, На ее подвенечный наряд, На рассыпанный жемчуг за нею… «В сухом валежнике…» В сухом валежнике Шуршит змея. Ищу подснежники В овраге я. Сквозь листья черные, Едва-едва, Новорожденная Сквозит трава. А дятел тукает, Долбит кору, Весна аукает — Ау, ау… «Затуманил осенний дождь…» Затуманил осенний дождь Берега твои, Терегощ. И зловеще и похоронно Против ветра кричит ворона. Окровавлен рябины лист, А березовый — золотист. Только елки, как богомолки, Почернели, хранят иголки. Парус штопаный рыбака Вздул сырые свои бока. Мчится — щуку ли догоняет? Или просто в волнах ныряет? А в Заречье скрипит забор, Ветры встретились с двух озер, Рвут солому, кидают стогом, Трубят в рог над Николой-Рогом. «Дождь льет. Сампсоний-сеногной…» Дождь льет. Сампсоний-сеногной Тому виной. Так учит древняя примета. У старика одна лишь цель: Сгноить дождями в шесть недель Покос бессолнечного лета. Зато раздолье мухоморам — Бесстыжим баловням судьбы. Тучнеют, пучатся грибы В лесу, в лугах, по косогорам — Везде грибы. Готовьте кадки, Хозяйки! Рыжик, жирный груздь Кладите в соль в таком порядке: На дно укроп, чеснок, и пусть Покроет сверху лист смороды Дары роскошные природы. Но все же, без тепла, без света, Дождем завесясь, как фатой, Грустит заплаканное лето, Глядит казанской сиротой. А ты? Готова ты отдать Все рыжики и все засолы За день горячий и веселый, Когда гудят над лугом пчелы, Сбирая меда благодать. Но не допустит беззаконий Упрямый дедушка Сампсоний! Все шесть недель кропит дождем (Права на то имея свыше), Бубнит, бубнит, долбит по крыше, А мы погоды ждем и ждем. А вечерами на деревне Старухи, сидя на бревне, Приметою стращают древней: Грибное лето — быть войне. «Буду в городе зимою…»
Буду в городе зимою Вспоминать вечерний плес, В старой лодке над кормою Золотую россыпь звезд. Коротая вечер длинный, Рассказать друзьям смогу Про находку — след змеиный На песчаном берегу. Про веселые поляны, Где грибы растут во мху, Про закат, внизу румяный И лимонный наверху. Помяну еще, пожалуй, Крылья легкого весла, И байдаркины причалы В камышах, где я плыла. Но среди рассказов многих Утаю бесценный дар — Сердца лунные ожоги, Тела солнечный загар. В осаде (1941–1943) «Недоброй славы не бегу…» Недоброй славы не бегу. Пускай порочит тот, кто хочет, И смерть на невском берегу Напрасно карты мне пророчат. Я не покину город мой, Венчанный трауром и славой, Здесь каждый камень мостовой — Свидетель жизни величавой, Здесь каждый памятник воспет Стихом пророческим поэта, Здесь Пушкина и Фальконета Вдвойне бессмертен силуэт. О память! Верным ты верна. Твой водоем на дне колышет Знамена, лица, имена, — И мрамор жив, и бронза дышит. И променять за бытие, За тишину в глуши бесславной Тебя, наследие мое, Мой город великодержавный? Нет! Это значило б предать Себя на вечное сиротство, За чечевицы горсть отдать Отцовской крови первородство. |
