«Ты пишешь письма, ты зовешь…» Ты пишешь письма, ты зовешь, Ты к жизни сытой просишь в гости. Ты прав по-своему. Ну что ж! И я права в своем упорстве. Мне это время по плечу, — Не думай, что изнемогаю. За битвой с песнею лечу И в ногу с голодом шагаю. И если надо выбирать Судьбу — не обольщусь другою. Утешусь гордою мечтою — За этот город умирать! «С детства трусихой была…» С детства трусихой была, С детства поднять не могла Веки бессонные Вию. В сказках накопленный хлам Страх сторожил по углам, Шорохи слушал ночные. Крался ко мне вурдалак, Сердце сжимала в кулак Лапка выжиги сухая. И, как тарантул, впотьмах, Хиздрик вбегал на руках, Хилые ноги вздымая. А домовой? А Кащей? Мало ль на свете вещей, Кровь леденящих до дрожи? Мало ль загробных гонцов, Духов, чертей, мертвецов С окаменевшею кожей? Мало ль бессонных ночей В бреднях, смолы горячей, Попусту перегорало? Ныне пришли времена, — Жизнь по-простому страшна, Я же бесстрашною стала. И не во сне — наяву С крысою в кухне живу, В обледенелой пустыне. Смерти проносится вой, Рвется снаряд за стеной, — Сердце не дрогнет, не стынет. Если на труп у дверей Лестницы черной моей Я в темноте спотыкаюсь, — Где же тут страх, посуди? Руки сложить на груди К мертвому я наклоняюсь. Спросишь: откуда такой Каменно-твердый покой? Что же нас так закалило? Знаю. Об этом молчу. Встали плечом мы к плечу — Вот он, покой наш и сила! В лазарете Ей было суждено не умереть, а жить. И в перевязочной не проронила звука. Но лоб испариной ей увлажнила мука, Она просила губы освежить. «Жить буду!» — вдруг сказала. Сорвала Повязку с глаз и сестрам улыбнулась. Тогда старуха, что над ней нагнулась, Как тень от изголовья отплыла, Не в силах подкосить летящего крыла. Возвращение Ждет у моря израненный город, Мне к его изголовью пора. Распахнула у шубы мне ворот, Тайно крестит меня сестра. И, подхвачена бурей железной, Отрываюсь легко от земли И лечу над привычною бездной В полыханье заката вдали. Как и надо для летной погоды, Ветер сух, но все крепче, острей, — Встречный, с запада, веющий йодом, Ветер Балтики, ветер морей. И уже узнаю сквозь туманы, В серебристых разливах воды, Город, славой венчающий раны, Город преодоленной беды. Протянувший каналы, как струны, Вдоль решеток дворцов и садов, Самый мужественный, самый юный, Самый верный среди городов! Весна 1943 года
Наперекор событиям — живу И радуюсь апрельской непогоде. Гляжу с моста на бурную Неву — Свистит и суетится пароходик, И манит к странствиям весенняя вода, И дует ветер корабельный. А плыть куда? В какие города? Когда доплыть нельзя нам и до Стрельны. Блокада! Вот оно, проклятое кольцо, Невы свободной тяжкое удушье, И запах гари с берега, в лицо, И облаков весенних равнодушье. Нет! Мимо, мимо пролетай, апрель! Еще ты мне не сверстник, не попутчик. Закалена и выстрадана цель, Мне от нее не отвлекаться лучше! «В три дня с ледоходом управиться…» В три дня с ледоходом управиться Успела Нева-красавица, И я видеть с моста могла, Как по самой по серединке, На последней, на ладожской льдинке Немецкая каска плыла. А над каскою чайка кружила, Словно вражий трофей сторожила, Покуда не скрылся из глаз. Был закат цвета крови и меди, И о новой, о крымской победе Извещали по радио нас. «Блокады прорвав удушье…» Блокады прорвав удушье, В город ветер ворвался с кочевья. Неужели весна? Черной тушью Нарисованы в небе деревья. А мосты над Невой — как радуги. Под мостами — крикливые стайки: Подгоняют льдину из Ладоги, Суетятся балтийские чайки. Про победы летит с берегов реки Громкий радиоразговор. И, почуяв тепло, дистрофики Выползают из зимних нор. Неужели весна? Все та же, Что сводила когда-то с ума? Что без зова приходит на стражу И без спроса уходит сама? |
