Она словно опомнилась, с удивлением взглянула на отца и засмеялась:
— Черт… Мы познакомимся только через три года. У него будут длинные волосы, красивая фигура и очень выразительные черты лица. И когда я его увижу на дне рождения друга, то в первую же секунду влюблюсь без памяти… А он заметит, что я постоянно пялюсь на него, и пригласит танцевать… И потом снова… И так весь вечер… Он предложит мне сходить в кафе на второй день, потом мы до самого рассвета будем гулять по Киеву, я вернусь в свое общежитие влюбленная и обессиленная, просплю чуть не сутки, а сразу после пробуждения узнаю, что меня ждет записка, в которой он просит собрать все вещи и ехать к нему немедленно. И с того самого дня мы станем жить вместе…
Она одновременно и плакала и смеялась:
— Потом появятся дети, мне прийдется заканчивать университет заочно, я пойду работать и потеряюсь, навсегда потеряюсь… увязну в этой дурацкой и бессмысленной возне, как в войне…
— Не увязнешь, — поправил отец.
— Да, — она с надеждой поглядела на него. — Я бы очень хотела. Но… За что мне такие привилегии? — И тут же с сомнением покачала головой. — Увы, папа, меня вернули сюда не из милости, вот что я думаю! Ничего доброго я в своей жизни не сделала…
Она сидела на полу под окном, девчушка, еще совсем ребенок. Но такой серьезный взгляд, устремленный в пространство, и такое несчастное выражение лица не могло принадлежать ребенку.
— Я родила детей, купила вам с мамой дом… Как думаешь, это можно расценивать, как добрые дела? Нет уж, это чистой воды эгоизм! Дети появились сами собой, я их не ждала и тем более не планировала. Купить вам дом — это подчеркнуть свой личный статус. Нет, я не заслужила право на искупление. Кто угодно другой, но не я. И жизнь, вероятно, пойдет совсем не так, как прежде. Андрей не обратит на меня внимание при знакомстве, а то и вовсе не встретится на моем пути. Карьера будет в сто раз неудачливее, все за что я буду браться, будет рассыпаться в руках как песок… Все исказится как в кривом зеркале, чтобы каждый раз напоминать мне, что я сделала со своей жизнью в прошлый раз… Вот так, очевидно, выглядит ад, о котором так много говорят.
— Ты наперед себя уже казнила, — сказал отец. — Но я уверен, что ты вернулась не для наказания. Мы ведь не знаем ни своих настоящих промахов, ни своих настоящих заслуг, поэтому не нам судить. Одно ведет к другому, и наоборот. Ты можешь считать это адом. Однако я пытаюсь сказать тебе про второй шанс.
Лера упрямо мотнула головой.
— Нет у меня никакого второго шанса! Я даже дерева не посадила за всю жизнь! Благотворительностью не занималась. Только приказывала. Это было бы слишком просто, тебе не кажется, давать человеку второй шанс? Набедокурил — шмяк в прошлое — и все исправил! Как двоечника на второй год оставить… Я могу захотеть еще большего. Постоянно хочется большего, и тут ничего не поделаешь! Вот только не получается одной задницей занять сразу несколько стульев.
— Это нормально, что люди хотят большего! — ответил отец. — Если бы мы не хотели того, все человечество продолжало бы ходить с мотыгами. Но ты права, всему есть придел. Я помню, как жаждал попасть в ракетные. Упорно трудился, учился, готовил себя физически, без конца тренировался, использовал специальные диеты. Понятное дело, я стремился занять наилучшее место на службе. Потом я женился… А служба в ракетных тем временем делала свое дело. Я менялся неузнаваемо. Врачи стали проявлять беспокойство, прописывать никчемные пилюли. Все понемногу шло прахом. Твоя мать выходила когда-то за красивого статного офицера, а не за вялого лысого старика. Верная жена, хозяйка, цветущая молодая женщина… Я не знаю, почему она так оберегала меня всегда, почему не бросила, даже когда я сам настаивал на этом, еще больше заставляя ее страдать. Ночами она лила слезы, а днем всеми силами старалась держаться. Я понимал, что разрушаю ей жизнь. Думаю так и сейчас. Из-за меня она постоянно напряжена и обессилена. Уходя в могилу мало-помалу, я тащу ее за собой… Было время, когда я жаждал смерти. По-настоящему. Чтобы не мучать вас. Что проку от такого мужа, отца? Жить, зная это? Изводить весь бюджет семьи на проклятые антикоагулянты, чтобы эта бездарная кровь не сворачивалась в новом клапане? Вот какое было у меня стремление в итоге. И только ее воля, ее любовь, мольбы и уговоры…
Он резко замолчал. Опустил голову и сидел несколько минут совсем неподвижно.
Лере показалось, что сердце ее разорвется пополам в тот короткий, но бесконечно мучительный момент. Встрепенулась, встала, но боялась позвать его, подойти, коснуться его плеча. Затем он продолжил, медленно поднимая голову, устремляя перед собой отрешенные, полные печали глаза. И от его слов душа ее сжалась комком.
— В том, что она изменилась, виноват только я. В каждой ее трудной минуте нет более повинного. Я проводил слишком много времени на службе, вы бывали совсем одни, порой месяцами, и когда я не проходил тесты, и болезнь все обострялась, моему раздражению не было придела. Отставка по состоянию здоровья — не просто унизительно, а смерти подобно для военного. Наперекор всем стремлениям, усилиям, достижениям. И желать чего-либо в моем положении было уже бесполезно. Крепкого здоровья уже не вернуть. Осталось лишь надеяться на малую его толику… Но для чего? Я до сих пор не знаю, на что надеяться? Лишь на покой, и как можно скорее… Но ты! Ты полна жизни, у тебя сильная хватка и твердый характер. Ты знаешь, как все изменить! И я прошу тебя одно: сделай это! Еще одного шанса может не быть!
Ее словно обожгло невидимое пламя. Поддавшись порыву, она ринулась к нему и крепко обняла.
— Нет, это не ад, и не может быть адом, если здесь есть ты! Я буду стараться изо всех сил, папа, честно! Я все исправлю, я не позволю так бестолково всему пропасть, как однажды. Я не помню о тех терзаниях, что ты описываешь, вы с мамой слишком старательно прятали все проблемы, но я вас все равно недооценивала. И как же совестно теперь! Вы лучшее, что у меня есть. И, поверь, поверь, я вспоминаю и понимаю сейчас то, что не знала при той, другой жизни. И благодаря этому у меня появляется надежда. Настоящая надежда, о которой я и мечтать не смела.
Отец похлопал ее по спине.
— Вот и хорошо. Не торопись, делай все вовремя, — заключил он. — И не теряй свои воспоминания. Храни каждое мгновение, слышишь, храни…
Беседа снова увлекла их на весь день. Отец не на шутку был встревожен будущим:
— Развал Союза неизбежен, это давно всем ясно. Так же неизбежен, как смерть немощной старухи, что уже неспособна сама передвигаться… Только говорить об этом запрещено. Разумные люди и не говорят, а бегут за границу, как всегда водилось… Но все равно трудно поверить, что это возможно сделать в один день, поставить людей перед голым фактом — и умыть руки!
— И тем не менее, это было лучшее, что могло случиться, даже таким сложным путем. Вкус свободы ничто не заменит, как бы сильно ты не привык к удушающему газу своей камеры. И эта самая свобода многих отрезвила.
— Но ты сама недавно сетовала на свое время, называла его безнравственным.
— Я говорила про ту среду, в которой обитала. И вообще, знаешь, если человек много лет сидел взаперти, а потом вырвался на свободу, ему само собою сносит крышу. Особенно, если оказывается, что можно путешествовать, что мир не в хаосе, что есть много прекрасных стран и они вовсе не вражеские. Что есть та жизнь, о которой ты читал, мечтал. И вот она. Бери. Мое поколение слишком хорошо помнит этот голод, жадность ко всему. Я много странствовала, впитывала как губка, чтобы приобрести бесценный опыт. Но… я захотела больше коллекций, больше магазинов, больше показов, больше славы! Понимаешь? Мои дети — это другое поколение. У них все есть, поэтому они не сходят с ума, чтобы все охватить и захапать. Весь мир в кармане, помнишь, я тебе уже говорила. Это в буквальном смысле. Маленькие приборчики, соединенные с глобальной сетью. Ты удивляешься, что это секретные технологии, что бездумно раздавать их людям. Но представь: все сами делятся подробностями из жизни, ни за кем специально следить не нужно. — Лера засмеялась.
