— Почему?

— Ну, скажем… я была в будущем, и нам там ничего не обломилось!

— И как далеко в будущем ты была? — В его глазах запрыгали озорные огоньки.

— Двадцать пять лет!

— Что ж, значит, через двадцать пять лет до нас, старичья, дойдет каким-то образом, что нужно как-то пересечься, мы возьмем мою яхту — и махнем в дальнее путешествие!

Лера закатила глаза:

— Мама дорогая, ну и придумал!

— А полет в будущее? — парировал Фома.

— Ты не веришь, что кто-то мог оказаться в будущем? Не слетать, нет, а так — прожить себе жизнь, а потом — шмяк! — и вернуться к исходной? Просыпаешься — а все, оказывается, надо начинать сначала. Научную фантастику разве не читал?

— Нет. Но, кажется, знаю, кто ее горазд сочинять.

— Сказки, значит, рассказываю?

— Ну, почему же? Про будущее всегда приятно поговорить.

— Ты зря не веришь, между прочим.

— Вся жизнь сначала? Какая мура! — Он поморщился. — Нет, я бы не хотел дважды ходить в одну школу, как бы мне не в кайф при этом было измываться над директором и физруком!

— А кто бы хотел? Но вдруг решили за тебя?

— Кто решил? — удивился Фома.

— Да черт его знает! Я больше не хочу говорить об этом.

— Окей тогда.

— Ты сказал «окей»? — заметила Лера. — Я думала, это слово здесь еще не в ходу?

— Кому в ходу, а кому и не в ходу. А на Масре в ходу?

Нет, ну не достанет же?

— Да, на Марсе в ходу! — отрезала она. — И где же ты его подхватил? И вообще, откуда у тебя байк, или эти джинсы?

— Запала на мои джинсы, значит? Я так и знал.

— Мне казалось, здесь такого не купишь. Это импорт. Так ведь?

Он загадочно улыбался.

— Колись же давай! — У нее лопало терпение. — Откуда?

— Может, это моя тайна?

— Да я твою тайну по лэйбе узнала. Откуда?

— Хорошо, — в конце концов сдался парень. — Из Питера.

— Кто-то конкретно высылает? — Она с нетерпением смотрела на него.

— Какая разница?

— Да никакой. Но что ты как шибздик со своими секретами? Родственники, скорее всего. Угадала?

По всему было видно, что отвечать он не собирался.

— Ну, может, я тоже не хочу говорить о чем-то. — И посмотрел на нее так самоуверенно, что Лере руки зачесались влепить ему приличный подзатыльник. Да только вряд ли так просто дотянешься.

— Вот и хорошо, — ответила она безразлично. — Давай, в общем, разворачивай свой самокат, и вали домой баиньки. Я пришла.

— Ты здесь живешь? — Он посмотрел на дом, который Лера едва ли не видела впервые. Ее родители жили через улицу.

— Может быть, — буркнула она. — Какая разница?

— Вот, блин, штучка, — взорвался парень. — Ты всем так нервы треплешь? Или это мне — по блату?

— Нет у тебя никакого блата! — отрезала Валерия. — На лбу у себя напиши, если с памятью плохо.

— Я имею право не говорить о том, о чем не хочу. — Фома поймал ее за локоть, но Лера увернулась и быстро попрощалась:

— Все, спокойной ночи, малыши!

Спрятала руки в карманах шортов и пошагала вдоль подъездов чужого дома.

— Ты ненормальная, — крикнул ей вдогонку Фома.

— Отвали, молокосос, — рявкнула Валерия, но он уже не слышал.

Только дойдя до дома, она вдруг сообразила, что этот вечер отличался от всех предыдущих, что совсем преобразился, встречая настоящую весну.

Весна ощущалась обильно, внезапно, словно кто-то просто взял и переключил телевизор на другой канал. Возможно ли, чтобы зелень так густо покрыла землю за несколько дней? Сколько Валерия здесь? Черт, не получается вспомнить. И смысл — поиски смысла — все больше утрачиваются, размываются границы, все труднее думать, что она спит, все меньше остается вероятности, что это когда-нибудь прекратиться…

Лера стояла возле подъезда, устремив взор в темнеющее небо, на котором, как на бархатной подстилке фокусника, тут и там вспыхивали мелкие бриллианты; и чем дольше на них смотришь, тем больше их обнаруживается, словно они заговорщицки подмигивали тебе, доверив тайну своего внезапного появления на темно-сером бархате.

«Кто более реален, вы или я? — мысленно спросила она у звезд. — Кто из нас — сновидение в чужой голове?»

Теплый ветер небрежно обдул ее со спины, сорвав с растущей у подъезда яблони сухую веточку, и сбросил ей на голову. Лера провела рукой по волосам, вытащила ее и подумала, что скоро яблони зацветут, начнутся метели из белых лепестков, а потом она закончит школу… а потом… Что потом? Чем она будет заниматься? Шить модную одежду для кого-то вроде Барановской? Чтобы та могла преспокойно выкалывать глаза своим видом и доводить до самоубийства таких, как Надя Фролова?

«Я ничего уже не знаю! Ничего!»

Мать привычно впорхнула в ее комнату в начале восьмого утра, призывая собираться в школу. Лера слабо приоткрыла глаза, выпростала из-под одеяла два пальца, изображающих победное «V», промямлила, что у нее каникулы и развернулась, сладко уткнувшись лицом в подушку.

— Ладно, соня. Повезло тебе…

Она говорила еще что-то, просила исполнить какие-то обычные домашние дела, но Лера не расслышала больше ни слова. Вообще, странная манера была у ее матери — разговаривать с ней, пока она еще спит. Что более странно, вечером она еще и отругает за невыполненную работу. Словно не ясно, что со спящего долг не проси. Особенно — со спящего подростка.

Вся проблема, видимо, в том, что начало каникул пришлось на обычный будний день, даже не на выходной. Поэтому никого не заботила ее охота релаксировать до самого полудня. Мало того, что мама шумела (то в кухне, то в ванной, то чуть не у нее над головой), так еще радио у соседей за стенкой, начав с традиционных шести ноль-ноль, затрубило гимн СССР, а затем, через каждый час лялякало синтетичную версию «Подмосковных вечеров» и металлический голос дикторши, как с другой планеты, ставил в известность о московском времени суток.

У соседей была мерзостная привычка, как выяснилось, — не выключать радио после того, как они сваливали из дома. Оно не замолкало вообще никогда. «Пионерская зорька», «Утренняя гимнастика», «Театр у микрофона» и «В рабочий полдень» — все поочередно проигрывалось на все доступные лады, без труда проникая сквозь тонкие стены. Только в воскресенье они могли его чуть приглушить ненадолго, или когда у них кто-то был в гостях, или когда они включали телевизор (орущий в три раза громче!), или еще по каким причинам.

Еле-еле, с трудом, Лера стала привыкать к бормотанию, и оно уже воспринималось, как легкий расплывчатый фон, витающий у границ ее сна. Но в какой-то момент радио словно переменило стиль вещания и наполнилось до отказа новыми голосами: по-детски заголдело, заохало, заахало, заухтыкало и захлопало в ладоши. Но это было еще не все. Дальше вклинился звук велосипедного звонка, от которого она вздрогнула, словно ей со звоном влепили по уху, а за ним еще один — уже погромче, протяжнее, просигналив несколько тактов, вспарывая, как лезвием, все прочие звуки. Клаксон?

— Вот это да! Вот это да! А здесь можно потрогать? Ой, горячее… А можно я тоже бибикну?

Ну почему, почему именно сегодня кому-то понадобилось бибикать и выпендриваться?

— Ух ты-ы! А он быстрее поезда? А ты трюки делать умеешь?

— Только парочку, — не поспевал отвечать на бойкие вопросы голос, не свойственный голосу диктора — уж слишком живой, с веселой ноткой. — Быстрее поезда можно…

Наверное, папа включил у себя в комнате телевизор и смотрит какой-то фильм про малышню…

Черт его знает, сколько все это продолжалось. До Валерии не сразу дошло, что она уже проснулась, вяло выпуталась из одеяла, в которое до этого замоталась, как в кокон, прячась от галдежа, и чуть повиснув на краю кровати, сонно моргая, без интереса разглядывала комнату.

— Ну все, кто из вас пойдет ее звать?

— Я! Только дай мне на нем посидеть, ну пожалуйста…

— Тебя за шиворот держать придется, — послышался короткий смешок.