Во всех книжках про волшебство, куда ни глянь, пишут: нельзя только на магию полагаться, будь, в конце концов, человеком! А зачем, спрашивается, все эти человеческие глупости? Колдовство на то и колдовство, чтоб на полную катушку жить! Чего, скажете, не заслужили? Ага, а типа нечисть всякую по первому зову идти рубить — это так, каждый дурак сможет! Собственно, откуда такие мысли. К ресторану–то мы телепортнулись. А обратно? Нет бы прямо к дверям родного дома, чтоб по холодрыге не бегать — у нас и ноябрь, считай, уже зима; вместо этого — в школьный двор, откуда, собственно, и начинался путь. К тому же, почти сразу у Стеллы зазвенел мобильник: — А?.. Да–да… Прости, Светик! Пора, Родина зовёт и всё такое! И тотчас исчезла, усвистела куда–то по своим делам, какие могут быть только у красотки; наверняка будет где–нибудь кривляться перед камерой, раздавать автографы, интервью и заниматься всем тем, чем, по мнению бабули, должна заниматься в будущем я. А почему бы и нет? Может, я актрисой буду, самой настоящей, а не как со школьными утренниками. — Актрисой? В самом деле? Как всегда, крайне вовремя вспоминается: колдуны читают мысли ничуть не хуже ведьм. Если не лучше. Ну, раз уж спалилась, будем выруливать: — А почему нет? Как Стелла… — Стелла довольно легкомысленна. И, что толку отмахиваться, иногда глуповата. Ты ведь думала о том, что она больше похожа на тёмную колдунью, верно? Вот так хочешь отпираться, а не получается. Я кивнула: — Я из–за глаз подумала… — Не думаю, что дело только в глазах. Скорее, ты почувствовала, сколько отрицательных эмоций она случайно создала своим колдовством. И сделала правильные выводы. Признаться, мне никогда не нравилось обсуждать людей у них за спиной. Подло это как–то, даже не подло, а подленько: втихаря, прикрыв рот ладошкой… С другой стороны, чего поделаешь, если у Стеллы и правда с логикой перебои? И Светозару возражать как–то неохота. Как всегда, лучший выход — молчать, просто молчать. И головой дёргать иногда, типа то ли киваешь, то ли наоборот. Глядишь, и правда за умную сойду. — Что плохого в том, чтобы называть вещи своими именами? Для актрисы немного глупости — полезное качество. Умные люди отстаивают своё мнение, спорят… глупый же человек — глина. Из неё при должном умении можно вылепить что угодно. Так вот в чём дело! Дошло до жирафа, называется, на третьи сутки. Хотя стоп, это что же получается — Светозар меня умной считает? Точно, считает, а иначе с чего бы удивился, что я хочу пойти в актрисы. Щёки уже перманентно — под цвет водолазки. Ладно, сделаем вид, что это всё от холода. Светозар остановился и посмотрел на меня — внимательно так. То ли опять мысли читает, то ли спросить о чём хочет; а может, у меня грязь на лице? Я успела потереть кулаком лоб, нос и щёки, когда услышала: — Ты никогда не хотела стать художницей? Довольно жутко, когда тебя читают, не уточняя даже, хочешь ты этого или нет; но такие–то сведения откуда? И спрашивает, будто уже ответ знает. Хотела, было дело, лет так до одиннадцати. С детства калякала где придётся: на обоях, на ладонях, вечно вся в чернилах бегала. Как подросла, извела не один блокнот. И всё время, сколько себя помню, слушала бухтёж бабы Светы. Нет, с обоями понятно, да и с ладонями тоже; а вот с блокнотами — тут врождённая вредность. «Не годится», и криво как–то, и ручки–то у тебя из пятой точки, и вообще, хорошего художника из тебя не выйдет, а плохие пьяницами делаются, наркоманами и под забором подыхают. Плохие художники типа Ван Гога дружно посыпали голову пеплом, не иначе. Мама ещё худо–бедно помогала, пропихивала меня, где могла, даже в художественную школу водила. А в одиннадцать лет был откровенный разговор с бабой Светой. Она так и сказала: ладно бы драмкружок какой, к театральному училищу готовиться, а так — баловство, деньги на ветер. Хочешь, мол, в художницы — докажи, тут как раз районный конкурс, шестьдесят лет победе над фашизмом. Конкурс я не выиграла, но на призовое, третье место попала. У меня даже интервью брали, вопросы стандартные — как звать, что вдохновило, кто надоумил поучаствовать, и тому подобное. По телику показывали! Домой я ехала победительницей, всё предвкушала, как бабка признает неправоту. Ага, щас. Кушайте, да смотрите, зубы не обломайте. Посмотрела–посмотрела драгоценная Светлана Николаевна на моё третье место, да и выдала сквозь сжатые зубы: — Ну–ну, третье место в стиле баттерфляй! * «Денискины рассказы» я читала, и поняла всё правильно. Догадываетесь, что дальше было? Правильно, меня начали готовить в актрисы и таскать за шкирку по кастингам. Бабка ещё ворчала, мол, упустили время, ерундой занимались. А, чтобы ерунда ещё больше времени не занимала, все мои блокноты–карандаши–краски бодренько запихали на антресоли, в сломанную микроволновку. Представьте: микроволновка, потрёпанная такая, старая, и из неё бумага торчит. Инсталляция на тему «прощай, мечта», ёжики зелёные. — Рогнеда? Алё, Вика, не выпадай из реальности! Это тебе не форум, по два часа с ответом медлить не выйдет. С чего я залипла–то, собственно? Да с того, что Светозару откуда всё это знать? Ладно мысли читать, но он что, получается — смотрит на человека, и всё–всё про него видит? — Нет. Я могу видеть только то, о чём ты думаешь сейчас. Так что я не знал, пока ты не вспомнила. Ну, хоть какие–то приятные новости. — А спросил… спросили… почему тогда? Непонятно: вроде как на «вы» — слишком отстранённо, на «ты» — нагло… Светозар на запинку не отреагировал, только посмотрел куда–то в сторону. Так обычно смотрят, когда сами не знают — то ли сказать, то ли язык узлом завязать. — Ты очень похожа на кое–кого… она любила рисовать. Он говорит, а голос — словно иголки, острый, и тычет–тычет–тычет куда–то под левую лопатку. Я подумала — «кто?», а Светозар не стал дожидаться, пока повторю вслух: — Роза Родионова. Постоянно рисовала. Не поверишь, Негорад попросил нас как–то забор покрасить, так она поверх краски ещё и другим цветом целую картину нарисовала — лес, река… Обычно Светозар казался мне каким–то… далёким? В смысле, он и разговаривал чётко, почти литературно, как в каких–нибудь советских книжках. А сейчас, когда он рассказывал про незнакомую мне Розу, что–то поменялось. Человечнее стал, что ли. А потом жирафьи мозги со скрипом задвигались, всплыл откуда–то рассказ Маланьи, и резко стало холодно. Я‑то думала, когда говорят, что от мыслей холодный пот прошиб, это метафора. — Вы… это… вместе у Негорада учились, да? Не спрашивать же прямым текстом — не та ли это девчонка, которую замучили до смерти тёмные маги. Про такое, знаете ли, и язык спрашивать не повернётся. Вот пусть сейчас мысли прочитает, как раньше. А то говорить, слова подбирать — явно не мой конёк. — Учились. Правда, сначала это больше напоминало игру. Мы и нечисть–то в глаза не видели: Негорад говорил, мол, насмотритесь ещё. Помню, Розка как–то захотела зиму посреди лета, так мы поехали за город, чтобы не увидел никто. Над нами смеялись ещё — лето, а дураки с коньками в электричке: мы тогда ещё перемещаться не научились. Розка поляну и речку заморозила, не всю, конечно, только часть. Так и катались, а потом Васька затормозить не успел и в реку упал… Мелькнуло воспоминание о странном сне, о заледеневшей реке… Мелькнуло — и пропало. И чего Светозар разговорился? Обычно не особо что–то говорил, а тут — прямо вечер воспоминаний. Может, как компенсация? Ну, вроде как, я у тебя в воспоминаниях порылся, теперь ты в моих копайся. — Роза была… довольно странной, — без осуждения, с лёгкой, почти мечтательной улыбкой — никогда не видела, чтоб он так улыбался, — Ей плохо удавались лица, лучше — пейзажи; но гораздо чаще она пыталась рисовать портреты. В основном с меня или Васьки, у Негорада, говорила, лицо сложное… Я всё слушала, слушала и думала — так разве бывает? Конечно, читала я и про астральных двойников, и много ещё про что; но незнакомая Розка и я слишком уж похожи! Когда–то, когда я только начинала рисовать, бабушка затребовала свой портрет маслом. Я мурыжила бумагу два часа, в итоге так и не смогла сделать ничего вразумительного. И потом, чтобы отделаться, с умным видом сказала: «У тебя, баба, лицо сложное! Складок уж очень много!» Кто знает, может, меня из–за этой реплики до сих пор не простили. — Жаль, Роза редко могла вот так улизнуть. У неё был строгий отец. Строгий и богатый, всё твердил, где это видано, чтобы приличная девушка одна, без сопровождения, да с мужчинами… Нет, серьёзно, нас с ней, по ходу, в одной пробирке клонировали: — Мне бабушка тоже вечно всё запрещает. Конечно, не так прямо чтобы «без сопровождения не ходи», но… — Она не пробовала приставить к тебе охрану, да так, чтобы тебе пришлось учиться летать, выпрыгивая через окно? Один раз она косой зацепилась, да и срезала кусок, а отец её чуть не поседел, как же, женщина, а ощипанная, точно воробей… Врал всем потом, будто бы болела доченька. Иногда богатое воображение сильно мешает жить. Вот как сейчас, когда наяву представилось, как я, не зная ещё, полечу или нет, влезаю на подоконник… брр, нетушки! И эти странные загоны по поводу стрижки… Папашу бы этого с моей бабкой познакомить — вот была бы славная парочка! Ну и жизнь у этой Розки… была. Вопрос, та ли это девчонка из рассказа Маланьи или не та, уже не просто висел в воздухе, а размахивал руками и ногами, да вдобавок верещал, чтоб заметили. — Ты даже не представляешь, насколько права. Отец Розы всё время твердил, что не женское это дело — из дома убегать, всё планы строил, как бы её замуж выдать, да поскорее, — Светозар неодобрительно покачал головой, будто пресловутый папаша сейчас стоял прямо перед ним, небрежно опершись на мусорный бак. — А она выбранному жениху чуть ли не в лицо плюнула. Жених? Дикость какая. Маланья говорила, что Светозар был старшим в кучке учеников, а ему всего шестнадцать было, как мне сейчас… Это что же, Розку в жёны кому–то пихали, когда ей лет пятнадцать было? Ох ты ж ёжики… Стыдно даже как–то, что свои проблемы с её сравнивала. — А отец её что? — Бушевал, конечно. Она тогда из дома сбежала, спряталась у Негорада. Мы с Васькой её покрывали, как могли. А потом Огнеслав в гости напросился, тогда ещё не знали, что он в тёмные подался… Что ни слово — новые открытия; забылись резко и Розка Родионова с её серьёзными проблемами, и необычайная разговорчивость Светозара, и то, что, быть может, не стоит сдавать Маланью. Конечно, он и сам мог догадаться, что я в курсе, но всё–таки, не вслух же… — Так это Огнеслав был? Тот маг, который в плен вас взял? Никаких уточнений, только кивок. Будто исчерпав словесный лимит, Светозар ускорил шаг, и шёл теперь так, что я видела только молчаливую спину. Можно не спрашивать, наверное. И так ясно: Розка, пусть мы и похожи, везучестью не отличилась. Ух, найти бы этого Огнеслава, да устроить ему кузькину мать! За всё на свете. И за то, что тёмный, и за шишиг в ресторане, и даже за незнакомую Розу Родионову. Знакомый подъезд, знакомая лестница. Скоро площадка, а там, наверное, разойдёмся, как всегда. Наверное, попрощаться хотя бы надо; язык — будто к нёбу приклеился. Вечно в таких ситуациях не знаешь, что сказать; вроде бы что–то надо, а то неприлично, а слова все–все пустые, как бутылки в приёме стеклотары. — Вы даже на лицо почти одинаковые. Поперхнулась, есть такое. Я уже не ожидала, что вообще что–то услышу, а тут… Светозар смотрел со всё той же улыбкой, но теперь не в воздух, а на меня. — Даже волосы почти такие же. Только она их ещё заплетала… И потрепал меня по волосам, вот так запросто. Мысли уехали на каникулы. Даже рот сам по себе приоткрылся. А всеми невысказанными монологами я, признаться, подавилась. Оказывается, и правда сложно говорить, когда к тебе подходят слишком близко, да ещё и волосы трогают. Не знаю, может, речевой центр от этого отключается. А глаза у него в этот раз — желтовато–карие. Почти тёплые, никакого вам режущего голубого. Светозар растерянно моргнул и тряхнул головой, будто избавляясь от наваждения. Я стояла, как соляной столб. Знатный, должно быть, видок — выпученные глаза, челюсть где–то на груди валяется… — Извини, я не хотел напугать. Ты… очень помогла сегодня. Иди домой. Я сообщу, когда снова понадобится помощь. Почти сразу он скрылся за дверью. А я ещё с минуту пялилась, как Гамлет на тень отца, на несчастную, ни в чём не повинную дверь. Чего ждала, спрашивается? Что откроется? В итоге я решила для себя две важные вещи. Первая: буду заплетать косичку. Вторая: надо, наверное, достать из микроволновки карандаши и блокноты.