Улицу огласил визгливый гудок. А потом я повернулась и увидела мощный грузовик, едущий прямо на нас.

Оно, конечно, удивительно, о скольком успеваешь подумать, пока тебя в лепёшку не раздавило. Например, замечаешь: нет никого за рулём, само едет. А ещё думаешь — как накроет, на куски порвёт, костей не соберёшь, от асфальта отскребать будут. А ещё — что американские полицейские Кока—Колой кровь с дороги смывают. Никогда не буду больше пить Колу!

Маланья дёрнула меня за руку; обдало ветром, сильным таким, кажется, с ног сшибёт или кожу сдерёт. Многотонная махина просвистела мимо и втемяшилась в витрину. И вот–тут всё разом «включилось» — что мой мозг, что звук. Голова наполнилась звоном разбитого стекла, визгом тормозов, воплями прохожих.

— Ой, чуть не убилися! — простонала Маланья, хватаясь за левый бок. — Ой, беда–то какая… Старая я уже для такого, ой, старая…

Покорёженный металлический каркас, торчащий из полуобвалившейся стены, бетонная крошка в волосах… И пахнет — то ли краской, то ли бензином. А что я? А я сижу на асфальте. И зубами чечётку выбиваю. Ладно стена, ей–то что, починят! А как бы меня сбило?! Да кирдык сразу, гарантировано! Я встану, правда. Не надо мне врача из соседней аптеки. Не надо нашатырки. Встану. Вот только вспомню, что у меня есть ноги — а они на месте, это точно! — и вперёд, домой.

— Родненькая, да что ж с тобой такое? Ну–ка вернулась! — Маланья снова щёлкнула меня по носу — да что ж за привычка такая?! А кроме неё, вокруг люди. Подойдут, посмотрят, да свалят — как же, не состоялась кровавая драма. Вот какая–то тётка причитает, будто её, а не нас с Маланьей, чуть не сбило. Вот водитель — бледный, зелёный почти что — бурчит чего–то там про отказавший ручник. Как в кино картинка — все на своих местах. Вот из магазина выскочил мужичонка в костюме, прям как чёрт, которого я представляла — верещит «Кто ремонт оплатит?!».

А чуть в стороне — парень с абсолютно чёрными глазами.

Шут его знает, почему запомнился. Наверное, потому, что у него в странном спектакле роли не было. Просто стоял и смотрел — внимательно так, даже слишком. А может, глаза странные. Обычно и внимания–то на глаза не обращаешь — есть и есть, две штуки по бокам от переносицы. Куда уж там цвет разглядывать! Глаза всякие бывают, по большей части — мутные: серо–голубые, зелёно–карие… А чёрных я никогда не видела. Имею в виду — настолько чёрных.

— Вика! — ё-моё, по щекам–то бить зачем?! Да в сознании я, в сознании! Будто пощёчины было мало, Маланья встряхнула меня, как дачница — плодоносящую яблоню.

— Чёрные.

— Вика?.. — народ шепчется, кто–то думает — в шоке девочка, кто–то — спятила. А Маланья — ни то, ни другое. Настороженно смотрит, и за плечи слишком сильно сжимает. А где… Странный юноша словно испарился, стоило мне отвести взгляд. Следом вернулась и способность к связной речи, и я гораздо увереннее пояснила — даром, что шёпотом, даром, что хрипло:

— У него были чёрные глаза.

Дом — это такое место, где тебя ждут и любят, где всегда посочувствуют и всё такое. Хех, как же. Это ж так получается — я бомж. Каноничный такой. Без бороды только.

— Ну–ка не кисни! Чай, не капуста. — от очередного щелчка по носу я успела увернуться — глядишь, и реакцию так натренирую. — Ничего б тебе не было, они ж не убивают, так, пугают только. Мол, иди на нашу сторону, и будут у тебя во врагах тюфяки безобидные.

Ну я не знаю. Мне лично грузовик, раздолбавший вдребезги витрину и часть стены, показался весьма–таки настоящим. А значит, и опасным. До сих пор коленки ходуном ходят! Это что ж, только нашла в мире чего интересное, и сразу помирать? Фигушки.

— Поняла?

— А?

— Ворона–кума! Я тут со стенкой, никак, разговоры развожу! — Маланья надула щёки и слегка хлопнула по ним. Не, точно сейчас сдуется, как лопнутый шарик. Тьфу ты. Нет, точно что–то не то с мыслями.

— Я говорю — вечером приходи, как бабка уснёт, к Светозару. А сейчас — домой. И чтобы тихо сидела! Как мышка! — ей бы тоже под мышку закосить, а то хороша — «секретные планы», да на всю площадку. У нас тут сплетниц — не продохнёшь; а мозги у них, сплетниц–то, насквозь просериаленные: такую Санта—Барбару намутят, что только успевай отнекиваться. И наркотики там намешают, и любовь, и родственников в коме, и шейхов арабских с гаремами, и чтоб без масла. А хлеба можно совсем не давать.

— Людишки — они ж простые, мелкие. Ерунду–то всякую слушать — завсегда пожалуйста, а важное мимо ушей — фьють! — Маланья взмахнула обеими руками сразу, чуть щиток не зацепила. Не верится даже — нас, значит, чуть не сбили, а она всё весёлая, скачет, как мячик–попрыгун. Хотя ей чего, она ж старая, пожила уже, а я как же? Ой, ёжики, ёжики…

— Опять закисла!

Уфф. Не заметила.

— А тот… ну, с чёрными глазами? Думаете, это он… того? Он кто?

— Кто ж знает! Кофий–какаву с ним не распивала, — старушка беспечно подпрыгивала, точно маленькая девочка, поставленная в угол, скучно, мол, на одном месте. — Ученик, небось, чей–то, из тёмных. Не боись, в дом они не полезут! Там, дома–то, свои бедки. Ты до вечера досиди, а там — к нам сразу. Поняла? Умочка моя!

И шасть за дверь к Светозару, да шустро так, будто прям через скважину пролезла. Тут же зазвенел звонок — мой, родной. Это когда ж я в дверь–то позвонила?! А тут и скрежет замка, и запах готовящегося обеда, и бабка на пороге.

Бабка! Что я ей скажу–то?! Вон, уже губы поджала, брови сдвинула… Ой, рванёт!

— Виктория? Ты почему так рано?

Думай, думай, Вика, ты же не идиотка, чтоб правду сказать…

— Опять с уроков сбежала! — ну конечно, бабуль, а то б я не додумалась подальше от тебя пошляться, если б меня сюда волоком не притащили, я же совсем дура! Рука в кольцах ухватила за плечо и дёрнула в квартиру — как же, на лестнице орать, чего соседи–то подумают? Скандал–то точно услышат, это ж вам не трёп Маланьи. Я молча принялась разуваться, а баба Света, знай, зудит:

— Лентяйка… Ни на что не годишься! Нет бы хоть по дому помогала… Кто тебя такую замуж–то возьмёт, вон, страшная, обросшая вся, нечёсаная… Будешь, как твой папаша — неудачницей…

— По крайней мере, старой грымзой не буду! Папу–то ты воспитывала, что ж он такой плохой вышел? Может, просто ты его запилила, вот он и сбежал куда подальше от такой мамочки?!

Повисла тишина. Я бы прикрыла рот рукой, если бы не маленькое обстоятельство: не хотела я вслух это говорить! Точно же — не хотела! Подумала только, а оно — раз! — выскочило. Само по себе. В последний раз я настолько странно себя чувствовала ещё в детстве, когда училась стрелять из ручки без стержня бумажными шариками: умудрилась вместо того, чтобы дунуть, вдохнуть — и проглотила неудавшийся «снаряд». Потом думала — умру, бумажка же несъедобная, ядовитая почти что.

А бабушка молчала, что было ещё более странно. Где же привычные вопли, визги «У меня инфаркт!» и прочая театральщина? Она ж только так злиться и умеет!

— Чего молчим, бабулец? Вопи, вопи давай, ты ж это дело любишь!

Да ё-моё! Не говорила я этого, не хотела! Ну это всё! Отпихнув любимую бабулю, я кинулась в комнату, где первым, что бросилось в глаза, был включённый ноутбук со здоровой надписью во весь экран: «Ты совершаешь ошибку». Из–за спины — бубнёж:

— Чуть домой пришла — и за компьютер! Выкинуть бы эту железку…

Я б сама уже ноут выкинула — ну его лесом. Да только скажу это — наша драгоценная Светлана Николаевна всю жизнь будет думать, что победила, напугала, мол, дрянную внученьку! Нетушки, пусть не надеется даже.

— Я лучше бы тебя выкинула! Будет мне восемнадцать — покатишься в дом престарелых, если до того на кладбище не уедешь!

Вопль опять получился спонтанным и неожиданным для меня в том числе. Экран компьютера мигнул и погас, а бабушка позеленела, раскрыла рот…

И в этот момент — невероятно вовремя! — зазвонил телефон. Проскользнув мимо бабы Светы, я взяла трубку, откуда сквозь потрескивание донеслось знакомое: