Вдохнув полной грудью, я попыталась улыбнуться. В конце концов, разве всё так уж плохо складывается? Другие, вон, всю жизнь ползают мухами в собственном навозе. Я ещё всем покажу — и бабушке, и выскочкам вроде Катеньки. Пусть дальше страдают бесполезной ерундой, а я стану самой лучшей ведьмой, всех опасных духов по росту построю и в жаб превращу…

Надпись, возникшая на рабочем столе ноутбука, впрочем, изрядно разбавила сладкие мечты. Всего одно короткое слово, набитое первым попавшимся под руку шрифтом, но оттого не менее странное:

«Остановись».

— Виктория, быстрее! Ох, что же ты такая неповоротливая?! И в кого такая уродилась?!

Правильно, зачем тащить за руку? Это же слишком просто, да и скучно как–то. Почему бы не внести разнообразие и не потащить за шарф, впиявившийся в горло покруче тугого поводка?! Подумаешь, какой–то кастинг! Всё равно провалюсь. Нет бы хоть раз обратить внимание на явные знаки, что день не задался: на не приезжавший сорок минут автобус, на треснувшее так не вовремя платье, на сломанный каблук у белой туфельки с голубым бантиком… Куда там, бабуля у нас слишком умная, чтобы сообразить: положи внучку, где взяла, останься дома!

А что я могу сделать? Я маленькая, в том славном возрасте, когда в автобусе не видишь ничего, кроме чужих ног и задниц. Баба Света несётся вверх, по крутой лестнице — попробуй догони! Как Винни—Пух, считай ступеньки, только не головой — коленками, и слушай, слушай зудящую пчелу:

— Виктория! Выпрями спину! Господи, что за растрёпа! Поправь платье — сейчас же! Девочка должна быть опрятной… Опять упала?! Вся в пыли! Я что, просто так стирала, гладила…

Вот бы возник сейчас кто–нибудь — неважно даже, кто — на высоченной пустынной лестнице. Тогда бы сразу пошла другая шарманка. Тут вам и наклеенная улыбочка, и виноватое пожимание плечами, и заискивающее блеяние:

— Ах, так тяжело ругать моё маленькое солнышко! Но я хочу ей только добра, вырастет — поймёт… Викуся, деточка, не вытирай ладошки об платье, они у тебя грязные! И где только успела измазаться…

Но никого нет, а бабушка спешит, давит на горло шарф, так, что дышать–то нечем, а лестница не кончается, не кончается, как будто поднимаешься в самое небо и там, за перилами, вот–вот проплывёт подмигивающая круглым синим глазом луна. Если раньше не задушат. Уже не понимаешь ничего, только ступеньки считаешь, а пчела всё никак не заткнётся, и звякают серёжки в её ушах:

— Виктория… Звяк!.. Помнишь, как мы договаривались?.. Звяк!.. Перепутаешь текст, как в прошлый раз — ты мне больше не внучка!.. Звяк!.. Вот я в твои годы уже наизусть поэмы читала, а ты четыре строчки запомнить не можешь!

Неправильная пчела. С неправильным мёдом. И не одна — целый рой кружится, кружится вокруг головы, и всё так же мерзко зудит. Ружьё мне сюда, ружьё…

— Звяк!.. Вся в мамашу…

Почему я её слушаю?!

— Звяк!.. Неудачница…

Я же уже не маленькая! Я же уже могу ответить! Ступенька, ступенька, ступенька — и вот уже мы одного роста с бабой Светой, я даже выше немного. Какая она отсюда, сверху, жалкая! И голос–то, голос — пищит, заливается:

— Виктория! Стой сейчас же, куда ломанулась?! Хорошие девочки…

Хорошие! А кто сказал, что я хорошая?! Не руки у меня вовсе — птичьи лапы с когтистыми пальцами, и они легко разрывают мерзкий шарф. Лети, лети, пчёлка, посчитай–ка ступеньки! Десятая — звяк! — и отваливается ухо, выворачиваются руки и ноги, двадцатая — звяк! — ломается шея, хрустит, как раскушенная вафелька. Голос знай себе зудит, зудит, но скрежещет, будто тоже сломался:

— Хорошие девочки никогда не грубят старшим! — щелчок, — … не грубят старшим… не грубят старшим… не грубят старшим…

Брызжет, брызжет во все стороны — не кровь, машинное масло, липкое и вонючее. Со стеклянных глаз, один из которых разбился посерёдке, слезла краска, а под кожей не кровь с костями и мышцами вовсе — шестерёнки с пружинами. Бабушка валяется в грязи, разломанная в хлам, а я смеюсь — как же смешно! Глупый автомат, глупая кукла, так мешавшая жить — что, истёк срок годности?! Не зуди, пчела, а то подавишься неправильным мёдом! Выдрать с корнем динамик — и только хрип, только помехи, ни звука больше, ни звука! Перенастроим–ка слегка — а, каково? И щебечет, щебечет ласковый голосок:

— Ах, Викуся, какая же ты замечательная девочка!

Хрясь её по морде красивой белой туфелькой, хрясь! Ради такого дела и туфельку не жалко. Рвётся, кривится искусственная кожа, облезают ненастоящие дёсны с железного рта.

— … Хорошая девочка!

Хрясь! На тебе, на, получи! Растопчу, раздавлю, как ту поганую пчелу…

— … Любимая девочка!

Хрясь! Ненавижу, ненавижу, ненавижу!

— … Виктория! Виктория!

Бывает с вами такое, что просыпаешься — и не можешь врубиться, то ли радоваться, то ли жалеть об улетевшем сне? И там бабуля, и тут бабуля — только настоящая, наверное, из крови, мяса, костей и прочей требухи. Ковырнуть ножом, что ли, проверить?..

— Виктория! Это что ещё такое?!

И тут мозг наконец–то проснулся. Так, Вика, не тупи: ты дома, у себя в кровати, а над тобой самая настоящая баба Света, да ещё и злая как пресловутая пчела. И вот эта самая настоящая тычет обвиняющий перст в экран невесть с чего включённого ноутбука. А я висну, как будто я — автомат. Выключала же! Но вот он, горит, светится, а с экрана многозначительно подмигивает очередное: «Ты не видишь правды».

— Опять всю ночь с компьютером в обнимку?! А ещё больной притворяется! Ну–ка живо поднимайся!

— Не зуди, пчела, — это, конечно, шёпотом — сдалось мне с какой–то убогой бабкой ругаться! Может, я завтра мир спасу. Или даже сегодня — как повезёт. Ради этого и в школу можно пойти, да даже не раз. А может, я сегодня Катеньку заколдую — ух, заколдую… Плевать, что не умею! Керри вон тоже не сильно чего умела, а как, что называется, накрыло…

Чего перекосилась–то, пчёлка? Не привыкла смотреть на счастливые лица? Ну простите, ваше императорское величество-с, сенную девку неразумную — скоро избавит она вас от своего излишне жизнерадостного присутствия. Ушла, уже ушла: только и видели, как хлопнула дверь, обрезав:

— Виктория, это что за вид, немедленно переоде…

Я показала закрытой двери язык. Давай, болтай сама с собой и с глупым куском кошатины — мне–то что?! Мне сейчас настроения ничто не испортит, пусть даже какой–нибудь зомби–апокалипсис или атомная бомба!

— Развлекаешься?

Есть, оказывается, в мире голос, во власти которого снова превратить меня в зашуганную прежнюю Вику: вот только теперь — не бабкин, а Светозара. Колдун стоял в дверях своей квартиры и смотрел на меня — смотрел так, что голова сама собой опустилась, а вместо радостных речей полилось виноватое:

— Извините! Наверное, слишком заметно… я постараюсь потише! — тут зарождающаяся ведьма во мне снова подняла голову, — Но и вы хороши! Зачем ноутбук–то включать? Да ещё писать ужасы всякие. Бабушку напугали…

Ну, не совсем напугали, скорее — рассердили, но Светозар и сам, наверное, всё понял. Если ему не лень было распутывать сбившие в комки мысли.

— Ноутбук?.. — ну вот зачем, зачем так смотреть — мурашки же по коже. Не понимаешь толком: то ли от смущения — не каждый день тебя парни разглядывают! — то ли тупо боишься…

— Я ничего тебе не посылал. Кроме сообщений на форуме.

Хорошее настроение съёжилось под натиском вопросов, почему–то возглавляемых круглыми выцветшими глазами повисшей за окном дрёмы:

— Не посылали… как же… А видео? А надписи? «Остановись» там, и всё такое… Не вы?!

Поток вопросов прервала рука, ободряюще похлопавшая по плечу. Я уставилась на руку — куда там барану с воротами! Как–то не получалось осмыслить её как часть тела Светозара: нет, что–то явно отдельное, но оттого не менее тёплое.

— Наши враги способны на многое, Рогнеда. Но не бойся. Теперь ты одна из нас. А своих мы не бросаем.