На негнущихся ногах я пошла на кухню и снова приложилась к пакету с ледяным молоком. Больно горлу, ну и хорошо: чем дольше сижу дома, тем больше шанс, что не придётся участвовать в грядущем спектакле. Все роли уже распределят. А мне останется сидеть за кулисами и вовремя включать нужную музыку. Всё не кривляться под сдавленный смех зала. И что это было за видео? Почему оно пропало с сайта так быстро — сразу же после того, как я его посмотрела? И что за тёмная фигура скрывалась там, в полумраке заброшенного коридора?..

На обратном пути в комнату я обнаружила возле пальмы сосредоточенно хрумкающую Руську. Хоть что–то в этом мире остаётся неизменным.

На следующий день в меня запихали пару кило антибиотиков, причесали и нацепили парадное платье, похожее на огромный торт, украшенный вместо кривых розочек бантиками. Забавное зрелище: пышная юбочка — и узкий, трещащий по швам верх, в котором даже килька станет похожа на жирную свинью. Бабуля обвешалась всеми драгоценностями, какие только нашлись в шкатулке на туалетном столике, и теперь напоминала новогоднюю ёлку. Как же — вот–вот явится, пусть и не к нам, а к своему старому знакомому, такая важная гостья! Можно будет потом хвастаться — а вот ко мне сама Стелла Каленова на чай заходила! И будут такие же бабки охать, ахать и звенеть многочисленными кольцами, браслетами и бусами.

Почему именно к нам? Да потому, что накануне, прознав о грядущем визите звезды, бабуля всполошилась:

— Как же так! У вас же всего одна комната, да ещё и кухня маленькая! Посидите у нас, нам не трудно, в самом–то деле!

Теперь мы топчемся у дверей в ожидании, и всё больше и больше хочется сорвать с себя тесную, совершенно детскую тряпку — и бежать, хоть даже и в школу! Хотя лучше — просто бежать, без цели. Ждать? Невыносимо! Я бы без сожалений бросила всё это прямо сейчас, свалила бы ночью в одной старой футболке — и никогда бы не вернулась. Что тут изменится без меня? Разве что бабуля станет чаще шляться по гостям, а потом, наверное, заведёт себе надувную внучку. А что? Захотел — поругал, захотел — похвалил, надоела — сунул в шкаф и забыл.

Сколько ещё ждать каких–то чудес? Может, у меня просто крыша поехала? А то видео — приснилось, и только. Пока что всё слишком обычно. Звонок в дверь — как последний звонок в театре. Последние приготовления, поправленный «заботливой» бабулей бант на волосах, сунутая в руки Руська, вытянувшаяся, как переваренная макаронина — и поднятый занавес. Действие первое: встреча дорогих гостей.

— Здравствуйте, — плохо, плохо играете, Светлана Николаевна-с! Вы ведь должны казаться величественной, может, даже несколько небрежной — княгиня в изгнании не может так сладенько улыбаться и всплескивать руками. Я молчу. Видимо, мне забыли дать листок со словами.

В какую книжку не загляни — везде твердят: звёзды, они только на экране красивые, а в жизни — просто люди. Сейчас я косилась то на Стеллу Каленову, то на своё отражение — нет, враньё, всё враньё! Даже сравнивать не получается. У неё красивые волосы, красивые руки и глаза. Такие принадлежат к той единственной разновидности женщин, которые достойны стихов и песен — или, на худой конец, провожаний до подъезда и донесённых до дома рюкзаков. Либо ты родилась такой, и тогда даже в простых джинсах и ветровке будешь красавицей, — либо ты не девушка, а так, жалкая пародия. Нечестно.

— Знакомься, Стелла: это моя квартирная хозяйка, Светлана Романова. А это её внучка, Виктория.

Втяни живот, втяни как можно сильнее, чтобы склеился с позвоночником… Бесполезно. Всё равно как беременный таракан. Чёртово платье.

Но почему–то красивые глаза равнодушно взирали на бабушкины драгоценности, на её приторную улыбочку. Зато меня прямо–таки просверлили насквозь, пригвоздили к ближайшей стене и пару раз просветили рентгеновскими лучами. Где–то в районе лба начал проступать очередной штамп «Не годится», когда Стелла широко улыбнулась:

— Рада знакомству.

Улыбнулась доброжелательно, даже слишком. Вот так ищешь двойное дно, а всё никак не нащупаешь. И не понимаешь — то ли его реально нет, то ли слишком хорошо заныкано.

— Ой, какая лапочка! Жаль, я постоянно в разъездах: непременно взяла бы себе такое же солнышко! — засюсюкала Стелла, заметив болтающуюся Руську. Миленькая? Да наш кусок кошатины сейчас больше похож на чучело, чем на живую кошку: повисла знай себе на руках и не подаёт признаков жизни, так, слабо дёрнется иногда, лениво царапнет и снова мутирует в просачивающееся между пальцев желе.

В нос ударил слишком сильный запах дорогих духов, и мы с Руськой, не сговариваясь, чихнули. Лёгкий шлепок между лопаток, так, чтобы никто не видел, и странный взгляд Светозара. Он ведь заметил. Точно заметил! И не сказал ни слова.

Наверное, и правда съехала крыша.

Тем временем Руська задёргалась, словно случайно зацепила хвостом розетку. Стелла наклонилась ближе к кошке, явно намереваясь чмокнуть недовольную морду — и пушистое создание с бешеным мявом вывернулось из рук и метнулось в комнату, только сверкнул вздыбившийся хвост с торчащей во все стороны шерстью.

— Наверное, ей ваши духи не понравились, — ляпнула я и тут же зажмурилась, ожидая нового тычка. Ну, Викуся, молодец! Ладно ещё просто чихнуть в присутствии звезды, но сделать ей замечание — это высший пилотаж! Бабушка выпучила глаза, тряхнула тяжёлыми серьгами и раскрыла рот, собираясь, очевидно, завести любимую песню про переходный возраст. «Все подростки несносны, это пройдёт, Виктория, иди к себе». Музыка вольная, слова народные.

— Если честно, дрянь жуткая, — заговорщицким шепотом выдала Стелла. — Но потратила на них кучу денег! Не выливать же?

Трогательные глаза мигом перестали казаться таковыми, и я невольно засмеялась вместе с ней. Она, известная актриса, вела себя так, словно я и бабушка — её старые знакомые, и к нам, а не к Светозару, она прибыла в гости. И в самом деле, как в театре. Разве в жизни такое случается?

Руська трагически завыла из соседней комнаты. Да уж, эту хлебом не корми, а дай испортить настроение.

— Проходите на кухню, — очевидно, бабуля наконец–то нашла свой листочек с ролью, вспомнила о «княжеском» происхождении — и тотчас принялась исправлять допущенные ошибки. Стелла кивнула, продолжая вроде бы искренне улыбаться, но в этот раз что–то мелькнуло в её глазах — что–то трудноопределимое, но явно не очень хорошее.

— Вы слишком добры, — ни следа непринуждённого смеха. Такая же маска, как у бабули. Она менялась быстро, так, что я с трудом успевала следить за переменами. Может, и смех минутой раньше — такое же притворство? Ведь недаром её считают талантливой — наверняка Стелла может изобразить любую эмоцию, какую только сочтёт нужным.

А Светозар по–прежнему не издавал ни звука, лишь внимательно разглядывал то бабушку, то подругу детства, то — вот это уже лишнее! — меня.

Вроде бы всё как обычно. Но что–то неуловимо выбивалось из бабушкиного сценария.

Вот так всегда — чем активнее надеешься на перемены, тем дольше придётся их ждать. Наверное, ни Светозар, ни Стелла не заметили в моём лице перемен, не заметили, как я, теребя дурацкий бантик, про себя думала: сейчас что–то да случится. Абстрактное «что–то» виделось мне по–разному — от кровавой расправы над бабой Светой и орущей из соседней комнаты Руськой до банального замечания в стиле «Прекратите издеваться над Викой». Ведь он смотрел, смотрел внимательно и даже, кажется, с неодобрением, как меня хлопали по спине, если начинала горбиться, и по рукам, если порывалась взять лишний кусок торта. Но нет — ничего. Если не считать жизнерадостного щебета Стеллы:

— Знаете, в детстве меня тоже всегда коротко стригли, — и, как бы невзначай, взгляд в мою сторону. Так и не поймёшь — то ли обругала, то ли похвалила.

Бабуля тогда заёрзала на стуле. Вот как она бы выдала обладательнице роскошной белокурой гривы своё извечное «лучше модная стрижка, чем патлы кикиморы»? Правда, быстро нашла, как выпутаться.