Чем ближе какое–то важное, или прикидывающееся важным, событие, тем больше беготни. Это аксиома. Сегодня бегали постоянно, туда–сюда, сюда–туда: как же, репетиция! Ладно бы генеральная, так нет, самая простецкая. Вчера такая же была вместо физры, и завтра будет после уроков. Какой там «домашка», или, того хлеще, отдых! Ведь любые ученики старших классов, почти студенты, мечтают конвульсивно подрыгаться на сцене, обрамляя выступления «более талантливых». Программка у нас подобралась великая и необъятная, как Днепр: сначала — песенка сиротки Маши, та самая, с Есенина скопипастченная, потом — дуэт злой тётки и тёткиной дочки, да ещё где–то в середине постановки затерялся танец Генки. Забыла уже, кого он играет в этой вакханалии, но танцевать будет, железно. Катенька наша ненаглядная сейчас как раз заламывала трогательные хрупкие ручки на сцене. Пыжится–то как, тоже мне, актриса погорелого театра, путеводная звезда ютуба! Выводит себе какую–то очередную песенку под драматичную музыку. Хорошо хоть не под классику, а то с нашей бравой пионерки сталось бы завывать под моцартовский «Реквием». А чего, для пущего трагизма. Ведь выражением агонии на раскрашенном, румяном личике, невидимыми слезами на ресничках и падающими сверху комьями ватного снега ну никак не обойтись. Когда Катенька с выражением лица умирающего лебедя прижалась к фанерному «окну», и номер наконец–то кончился, мадам Гитлер — как ни бывало жабьего кваканья, чего не скажешь о жабьей сущности — рявкнула: — Вторая сцена! Романова! Несторенко! Ладно, сейчас отмучаюсь, поизображаю Леськину заботливую матушку, посмотрю на танцы Генки — и свободна. И зачем Катенька наш дуэт вплотную со своим впихнула! Зачем?.. Да чтоб на нашем фоне ещё милей и трогательней показаться. Скажете, как баба Света — а ты переплюнь, затми актёрским талантом? Как, ё-моё, если половина моих слов, это, цитирую: «Не мёрзнешь, доченька? Держи платок. Не жарко, доченька? Горячий лоб! Болеешь, доченька? Зима–то злая! Ах, бусы хочется? Держи, родная!» В общем, можно не продолжать. Бред бредом, чисто детсадовский утренник. И вот, в тот самый миг, когда я ступила на шаткие ступеньки, ведущие на сцену, и собралась в очередной раз позориться, открылась дверь актового зала. С треском открылась, с грохотом, будто с ноги. Не удивилась бы, углядев там толпу омоновцев, но нет — в зал величаво, даже теперь не теряя модельной походочки, вплыла Стелла. — Извините, я стучала, но меня не слышали, — как и все красавицы, она даже извиняется странно, не искренне, а словно одолжение делает. Ещё и плечами дёргает, мол, вы мне доставили жуткие неудобства, но оцените моё великодушие. В зале стало тихо, только заевшая музыка играет. Леська, вскочив со стула, запищала: — А вы, простите, вы… — разве что язык не высовывает. Стелла величаво кивнула: — Стелла Каленова, актриса. Окружающие отмерли: как бы кто ни трындел, что сериалы — мировое зло похлеще Мелькора с Сауроном, хоть раз, да смотрели. Даже мадам Гитлер раскраснелась, правда, по другому поводу: точняк думает, что звезда не иначе как с благотворительными намерениями, и наконец–то купит нам проектор. А то и нормальный компьютерный класс. Или вообще — новую школу. Но, видимо, на эффектном появлении запас креатива у Стеллы кончился, и потому она без лишних церемоний сграбастала меня за руку: — Пошли! Ты мне нужна. Вот так, запросто, типа всё в порядке вещей. Ну, сделаем вид, что и правда нормально; я слегка прищурилась, пытаясь изобразить равнодушие. А чего, пусть думают, что меня каждый день со школы звёзды кино забирают. Леська подавилась слюной, закашлялась и сквозь кашель такая: — А в–в–вы зна–зна–зна… — Знакомы, да. Извините за беспокойство, но дело безотлагательное, — прочирикала Стелла и поволокла меня к выходу: сперва — из зала, а затем и вовсе из школы. Везде нас преследовали самые разные лица, но с одинаковым выражением: челюсть на груди, глаза из орбит лезут, стопроцентные жертвы лоботомии. Делаем вывод: сериалы смотрят все. — Куда мы? — заговорить я рискнула только на улице, где вроде не было посторонних. Стелла снова дёрнула плечами и слегка закатила глаза. Нет, ну что за ерунда?! Как будто она мне три часа всё объясняла, а я теперь переспрашиваю. Серьёзно, иногда она вроде почти нормальная, и ведёт себя, как человек, не как красавица, а иногда — хуже Катеньки. — Тут в одном ресторане нечисть объявилась, — главное, она говорит, а идём мы уже не по школьному двору вовсе, а вдоль шоссе, и здания кругом — старинные; не иначе как центр. И мужик какой–то к стене привалился, глаза круглые, в нас пальцем тычет. Не ясно, из–за чего больше: то ли Стеллу опознал, то ли углядел, как известная актриса и неведомая девчонка появляются из пустоты. Я подёргала красотку за рукав — тайна, все дела… А она отмахнулась: — Да ты его видела? Пьяный в стельку, таким веры нет. А в ресторане дело плохо: семнадцать отравлений за месяц! Хозяева уже не знают, что и думать: еда–то у них свежайшая, если и мухлевали с чем, то перестали, боятся. А всё равно народ травится! И чего? В каждом втором кафе хоть кто–то, да побежит на свиданку с унитазом, но это ж не значит, что там окопались тёмные силы. Мало ли, какие там причины. Но Стелла уже остановилась у двери какого–то ресторана с пафосной вывеской, украшенной кучей завитушек. Вечная проблема красивенького шрифта: пафосно–то пафосно, а что написано — фиг разберёшь. — Чего застыла? Заходи, нас ждут! — меня пихнули в спину, и пришлось идти первой. Внутри же я опять застыла — на этот раз не потому, что пыталась разобрать вывеску. Конечно, раньше мне доводилось бывать в ресторанах: бабушкины подружки, те, что побогаче, частенько устраивали праздники «на выезде». Вот только снимали они какой–нибудь прокуренный полуподвал; крысы по ногам, конечно, не бегали, но очень живо представлялись. Никакого света — только полумрак и свечки, да парочка тусклых ламп; всенепременно — стилизация под что–то восточное, когда кругом подушки, занавески и благовония с запахом освежителя воздуха. В качестве апофеоза бабулины подружки собирались в «Розовом счастье», или «Розовом облаке», не помню, как называлось это местечко, но зал в нём был похож на сахарную вату, в которую парочка дам уронила свои драгоценности: фальшивая позолота, белая мебель, и всё те же подушечки–подушечки–подушечки догадайтесь какого цвета. Под пафосной же вывеской с завитушками скрывался ресторан, которому больше подошло бы находиться в каком–нибудь дворце; конечно, и тут без блестящих штуковин не обошлось, но растыкали их по залу аккуратно, а не на каждом углу. Сдержанно, но дорого, за милю видно. Имелся тут и камин, фальшивый, конечно: внутри — полки, а на них — свечи в несколько рядов. Зажжённые. Красота! И публика под стать — вроде одеты нормально, а чувствуется в них что–то такое… дорогое, что ли? Как будто забрёл на кошачью выставку, где куда ни плюнь, попадёшь в кого–нибудь породистого и элитного. И я. В старой школьной куртке, стоптанных туфлях и брюках с пятном на колене — упала во время репетиции. В старых комедиях в такие моменты обычно все говорить перестают, музыка стихает, и все пялятся на вошедшего. Стелла, впрочем, заминки не заметила. Ей–то что! Хоть голой бы пришла, всем плевать, актриса же, творческий человек; главное — лицо паранджой не занавешивать, хотя сейчас и это модно. Проскочив вперёд меня к приближающемуся официанту, она широко–широко улыбнулась и воскликнула: — Нас тут ждут! И меня, почти готовую сбежать или провалиться сквозь землю, поволокли за капюшон куртки к одному из столиков. Только сейчас я заметила сидящего там Светозара. Остановите планету — я сойду! Первый раз его вижу после того идиотского случая, да ещё и рассказ Маланьи вспомнился, и вообще… Стелла пихнула меня за стол, ближе к стене, и воскликнула: — Светик, скажи нашей надутой подружке, что не злишься! А то она в хамелеона превратится и с обоями сольётся. Ещё б погромче сказала, чтоб все слышали! Светозар слегка покачал головой и — совершенно неожиданно — улыбнулся: — Тебя в самом деле ещё беспокоят такие мелочи? И вдруг вся эта история с выдуманным парнем, археологами с Верхоянска, дёргающимся носиком Леськи показалась несусветной чушью! Кажется, опять краснею, куда там варёному раку. Только стыдно не потому, что Леське врала, это и в самом деле ерунда: стыдно, потому что думала об этом, время тратила, когда могла бы сделать что–нибудь хорошее. Ой, нет. Ученики того странного деда, вон, магией занимались, и чего? Нет, лучше я пока что хорошее творить только вместе с кем–нибудь буду, чтоб под раздачу не попасть. — Да ты чего застёгнутая сидишь? — Стелла уже скинула пальто, небрежно пристроила его на вешалку и теперь сверлила меня взглядом. — Вылезай давай! А то внимание привлекаешь. Как будто не привлеку внимание застиранной блузкой, вроде аккуратной, но со здоровенным клеймом «рыночное». Думаете, это только я замечаю? Ага, сто раз. Но внезапно по телу пробежал холодок, будто льдинку из стакана за шиворот уронила; я дёрнула молнию вниз и обомлела. Вместо школьной блузки — ярко–красная водолазка: у меня таких нет, это точно. Баба Света уверена, будто бы в красном только проститутки ходят. Но не это даже удивило, а золотая цепочка на шее. Вот драгоценностей я точно не ношу! И пятно с брюк пропало. Так, стоп, надо в реальность возвращаться, а то меня как заклинило! Светозар быстро улыбнулся, едва заметно подмигнул и заговорил: — … Теперь, когда никто не отвлекается… — так он сказал это «никто», покосившись на меня, что снова захотелось спрятаться, — Недавно на связь вышел Негорад. — Учитель твой, что ли? Вечно забываю эти жуткие имена, — Стелла скривилась. Кто бы говорил! Иностранным именем тоже не каждую вторую назовут. Хотя, может, у неё это типа псевдонима, а в паспорте какая–нибудь Авдотья или Ефросинья? Светозар её одёргивать не стал, ограничился кивком: — Позвонил из Новосибирска. Он сказал: Огнеслав отправился в Москву. И его сын тоже здесь. Я, честно говоря, не поняла, о чём речь, но почувствовала: это почему–то важно. Стелла же выпучила глаза, сложила губы трубочкой и протянула: — Какой такой Огнеслав? — поймав недовольный взгляд Светозара, она щёлкнула пальцами и откинулась на спинку стула, — Тьфу, Светик, тухлый ты! Пошутить не даёшь. — Серьёзными вещами не шутят, — он чуть сдвинул брови. А я? Что я — сижу тихо, с обоями слиться пытаюсь. Почему–то страшновато спросить напрямую; надо будет — сами обо мне вспомнят. Стоп, да я же боюсь! Нет уж. Бояться может размазня Вика, а колдунья Рогнеда тут по полному праву; значит, должна разбираться в ситуации. — Знаешь, откуда появляется нечисть, Рогнеда? Ничего так переход! Я бодро раскрыла рот, собираясь выдать длинную тираду с парой ссылок на Википедию, но тут поняла: а что говорить? Правды–то там нет и не было! А даже если вдруг мелькнуло там чего хорошее, где гарантия, что я именно об этом вспомню, а не о какой–нибудь дурости? Но Светозар, как оказалось, ответа не ждал: — В древности считалось, что нечистая сила возникает из негативных желаний человека, из дурных поступков и мыслей. На самом деле всё не так… не совсем так. Первоисточник и в самом деле зло, но зло бессильно до тех пор, пока не прорастёт в чьей–нибудь душе. Тёмные маги… они концентрируют зло, усиливают его. И только тогда из внутреннего зла появляются чудовища. — Что будете заказывать? — я аж подскочила. Нет, нашла, конечно, где отключаться! Хоть к нам за столик никто и не лезет, а всё–таки тут ресторан. И людей полно. Вообще нормально, что мы такие вещи, считай, на людях обсуждаем? Стелла выразительно покосилась на даму с собачкой в сумке за соседним столиком, затем — на пожилого мужчину в костюме, что–то обсуждающего по мобильнику. Похоже, она права: тут до нас никому нет дела, хоть на столе прыгай, хоть вены режь. Тем временем Светозар, сбагрив официанта — кажется, он ткнул наобум на первую попавшуюся строчку в меню — заговорил снова: — Как ты понимаешь, создание нечисти — не самоцель. Она — побочный эффект зла, но она же — его распространитель. Как вирус или бактерия. При отсутствии человека, в котором можно угнездиться, зло может принять любую форму, иногда почти безобидную, а иногда — пугающую и уродливую. Но главное не это. Главное то, что они всегда хранят след магии, породившей их. Огнеслав, как ты, наверное, догадалась — тёмный колдун. Один из самых сильных. — Потому и нечисти больше стало? В смысле, потому что он в Москве? — да уж, главное — вякнуть! Но Светозар не разозлился, напротив, кивнул: — Ты схватываешь на лету. Сейчас мы пытаемся отыскать его следы: Москва — большой город, здесь легко затеряться. Конечно, мы могли бы выманить его на тебя… Хорошее такое заявленьице! Я чего, так похожа на червяка, а на спине надпись «идеальная наживка», что ли?! — … Но это было бы жестоко с нашей стороны. К тому же, на связь с тобой пытался выйти его сын. Кажется, Огнеслав решил, что сумеет переманить тебя на свою сторону. Только хотела спросить «какой ещё сын?!», а перед глазами, смешавшись в одну кучку, уже промелькнули чучела сов, изуродованная Маланья и угольно–чёрные глаза, темнее даже, чем у Стеллы. Интересно, она этому Огнеславу не родня?.. Может, она вообще бывшая чёрная ведьма, потому и такая язва. — Что бы ни случилось — не поддавайся. Тёмным магам свойственно обещать многое, вот только обещания они всё равно не выполняют. Я попыталась сделать серьёзно–торжественное лицо. Стелла покосилась на меня и прыснула в кулак. Видимо, перестаралась. В это время Светозар хлопнул в ладоши: — Итак, мы здесь, чтобы отыскать следы его магии. Для начала неплохо бы очистить помещение. Стелла… Он ещё договорить не успел, как вдруг из ниоткуда появились насекомые. Это в ноябре–то! И какие — похожи на внебрачных детишек таракана и стрекозы. Вот честно, пыталась бороться с собой, пыталась побороть брезгливость, но не смогла — и в голос завизжала. Хорошо хоть, почти сразу заорала Стелла: — Господи, откуда они здесь?! Я таких в Индии видела! Они ядовитые! Ну, хоть не я одна в полуобмороке. Дальше всё как–то смутно — наверное, потому, что я забилась под стол и зажмурилась. Бесконечные визги, лай мелкой собачонки — и жужжание насекомых, это мерзкое жужжание! Только б на меня не садились, только б не покусали! Несколько раз хлопнула дверь — и жужжание стихло, как не бывало. — Что, нельзя было без спецэффектов? — Ой, Светик, ты опять? Ты ж хотел, чтобы тут никого, кроме нас не осталось! Я не пойму, чего ругаться? И только тут я открыла глаза, а лицо, наверное, стало красным–красным, под цвет из ниоткуда появившейся водолазки. Не настоящие насекомые, и даже не какая–нибудь жуткая нечисть, сотворённая тёмной магией — так, обманка, чтобы зал расчистить! Ладно, прикинусь, что для поддержания паники орала. Лицо поравнодушнее, поспокойнее, теперь выпрямляемся… Я стукнулась головой о столешницу и снова растянулась на полу. Н-да, ведьма, нечего сказать! — Смотрите внимательно, — ну, хоть Светозар внимания не обращает на мою неземную грацию, и на том, как говорится, спасибочки, — высматривайте нечисть и будьте наготове. Если заметите, сразу же… Ладно, сделаем вид, что ищем нечисть под столами. А что? Мало ли, куда она запряталась. Но на глаза, как назло, не лезло ничего — только мелкие кучки пыли. А ещё ресторан! Если у них на кухне так же всё плохо, неудивительно, что люди травятся. И тут в одной из кучек пыли что–то сверкнуло, и она… пошевелилась?! — Она тут! — Кто? — Нечисть. Не то чтоб я испугалась: после дрём и того духа с колеса обозрения нынешнее воплощение зла выглядело, мягко говоря, непрезентабельно. Так, куча какая–то серо–чёрная. Так и подумала бы, что мусор, если бы у кучи не обнаружились при детальном осмотре два чёрных глазика, похожих на блестящие бусины, и крохотный беззубый рот. Серьёзно, просто представьте кучку мусора с глазами. — Ты смотри! — Стелла потыкала кучу наманикюренным пальцем, и та издала еле слышный возмущённый писк. — Светик, у нас, часом, никого нет с силой в форме веника? И это вот — нечисть? Её бояться? Так, чудо–юдо какое–то. Но Светозара, похоже, странное существо скорее насторожило: вон как пристально смотрит. Главное, он смотрит, а кучка съёживается, и пищит, да как жалобно! Как будто мучают. — Шишиги, нет? С виду похожи, а много–то как! Под каждым столом по кучке. Что–то смутное забрезжило в памяти: — Так они же не злобные! Ну, в смысле, они только тогда человека гоняют, когда за дела берётся без молитвы и всё такое… Остаток фразы я сказала совсем тихо, потому что уже видела, как на меня уставились Светозар и Стелла. И чего они? Я им, можно сказать, нечисть заметила, а они смотрят, взглядом сверлят… — Ты права. А?! — Шишиги в самом деле почти безвредны — сами по себе. Они — всего лишь маленькие крупицы зла, его осколки, можно сказать. Но знаешь, что случится, если рядом вдруг окажется человек с тёмными помыслами? Пауза, зачем сейчас делать паузу? Естественно, вопрос риторический; естественно, не знаю! — Они — по сути, личинки. Пакостят по мелочи, потому что такова их сущность, и тем самым создают негативные эмоции: злость, раздражение, даже самую обыкновенную усталость. Постепенно, накопив в себе достаточно зла, личинки дают жизнь более сильной нечисти. Слегка закружилась голова: оказывается, кучка втихаря взобралась на мою туфлю и расплылась по ней довольным пятном. Раздавить бы её, как паука! Я попыталась наступить на шишигу, но та неожиданно проворно скатилась и спряталась за ножкой стула. Так и пищала, из–за ножки. — Это что, вся нечисть из кучи мусора получается, что ли? Вот так всегда, пытаешься умное что–нибудь сказануть, а выходит бред. — Это даже немного символично. Нечисть — по сути, нечистая, грязная. Так и появляется — из грязи, только не из настоящей, а из душевной. Надо её вычистить, пока кто–нибудь не вернулся с морильщиками. Легко лёг в руку серебряный стилет; шишига заметалась, завизжала громче, и остальные кучки принялись сползаться к ней. Но я взмахнула оружием, словно пресловутым веником — и все существа, которых коснулось серебро, рассыпались самой обыкновенной пылью. Посмотрела на одобрительную улыбку Светозара, уже держащего в руках серебряную же стрелу, и взмахнула снова. Всю гадость вычищу! Всю, без остатка.