— Девочки! Я вам не мешаю? Может, мне из класса выйти? — слюняво просюсюкала Биссектриса. Почему Биссектриса? Да крыса потому что, рыжая такая, крашенная. Ну, ещё потому, что алгебру с геометрией несёт в, так сказать, массы. Массы упорно держат оборону. Нафиг её, со всеми этими синусами–логарифмами–интегралами. Мне и раньше–то плевать было с высокой колокольни на циферки с закорючками, а теперь — тем более. Вот зачем мне знать всю эту чухню? Я уж точно в математики–астрономы–кому–там–ещё–цифры–нужны не собираюсь. Теперь–то, может, магический салон открою. На картах гадать буду, и всякое такое. А чтоб сбывалось, на самом деле колдовать. Во круто будет!

— Романова! Я смотрю, в облаках витаешь? Ну–ка, спустись со своего облачка к нам на землю и выйди к доске.

Грр, лучше бы и впрямь из класса свалила. И там осталась. Провалилась, скажем, под пол, и сидела там денёк–другой, пока не выловят. А что? Полы у нас лет двести не ремонтировали. Какая–никакая, а надежда. Вот кто вообще выдумал школу?! С какого перепуга какой–то левой крысе можно нас по полной строить? Она, значит, мозг выносит, любимчиков заводит — вон, Катенька с Маринкой болтают, их бы и вызывала! — а мы улыбайся, заискивай, жопу ей расцеловывай! Всё настроение испортила.

Хорошо, я не за первой партой маячу: время потянуть можно. А там, глядишь, и звонок… Блин, Светозар тоже звезда, конечно, та ещё! Нет бы там сразу чему полезному научить — как время тянуть, как зубы училкам заговаривать, как проклясть, да так, чтоб не мучиться, а точно знать, что вот прям сейчас подействует, без всякой там дополнительной ереси…

— Романова! Кто тут Романова?

Вот, кажись, и моё избавление! А, нет, просто школьный охранник Юрик. Как всегда, весь в крошках — опять бутерброды со столовой спёр! — и единственно возможным оружием: скрученной в трубку газетой «Кроссворды».

— Я Романова. Случилось что–то? — так, лицо поестественнее, как бы не спалиться! Биссектриса, вон, сидит уже с разочарованно–сладенькой мордой — как же так, обломилось, не выйдет над любимой «жертвой» поизмываться! А Юрик тем временем пробасил:

— Зовут вас! Говорит, родственница. Старуха такая, бабушка, наверное?

Ничего себе спасеньице! С какой, интересно, радости баба Света вздумала вдруг наведаться в школу? Обычно она сюда и носа не кажет. Так, возникнет раз в год, фыркнет на «плебеев», серёжками позвенит — и умчится. На родительские собрания и то не ходит, твердит вечно: «Не хочу за тебя краснеть!»

И тут — нате вам. А ведь сегодня не первое. И даже родительского собрания не предвидится.

— Юрий Александрович! Я понимаю, возможно, у девочки семейные обстоятельства, но у нас всё–таки урок! — давай–давай, отвоёвывай меня, поржу хоть! Если Юрику чего надо, он делает каменную рожу и просто уволакивает, языком не треплет. Слышала, он как–то раз умудрился отобрать свой бутерброд у соседского бульдога. Зубами. Врут, наверное.

— Так дама пожилая, говорит, важно.

— Что может быть важнее образования! — пискнула Биссектриса, но я уже выскользнула с Юриком за дверь. Бабку ждать заставлять — себе дороже: порвёт ведь.

Но у дверей бабы Светы не оказалось. Вместо неё там маячила растрёпанная бабка, при виде которой захотелось ломануться обратно в класс — да пусть десять, двадцать двоек, всё лучше, чем опять с дрёмами связываться! Память, видите ли, у них короткая, не запомнит, тьфу ты… Руки у неё, правда, вроде, не обезьяньи. Но мало ли, как нечисть маскируется?!

— Меня, наверное, с кем–то спутали, — так, спокойно, шаг назад, ещё шажок… И тут растрёпанная бабка подняла голову и посмотрела прямо на меня. Совсем не пугающим, стандартным взглядом среднестатистической милой бабули из советского кино. Тут–то и стало ясно, что жуткого в ней — разве что шаль цыганская да распущенные патлы: ни тебе длинных рук, ни корзинки, да и те все пухлые, как на подбор, а эта — тощая. Не, не дрёма. И на бабкину подружку не похожа: Светлана Николаевна у нас дама разборчивая, с кем попало царственным особам водиться не пристало…

— Вика! Какая большая выросла! — старуха вскинула костлявые руки. Это она чего, обниматься собралась?! Но–но, бабуся, без рук!

Увернуться не получилось, вследствие чего меня немедля наградили слюнявым родственным поцелуем. И ладно б одним, так нет — в обе щеки, пулемётной очередью!

— Не удивляйся. Я от Светозара.

Приехали. То есть, у него не одна Стелла в помощницах. Прям шпионская сеть, ей–богу! А Юрик стоит рядом, глаза вылупил. Ну–ка, врубаем внутренний бредогенератор…

— Бабуля! Сто лет не виделись! Ты откуда здесь? Случилось чего? С Архангельска–то путь неблизкий! Когда прилетела?

Кажется, обладательница цыганской шали даже слегка растерялась, но быстро подхватила игру:

— Ой, внученька, заплутала в вашей Москве! Все чего–то снуют туда–сюда, туда–сюда, спросить дорогу не у кого! Хорошо, школу твою нашла! Ты же меня домой проводишь?

— Вообще–то не положено… — завёл Юрик, но бабка сахарным голоском протянула:

— Внучек, чегой–то ты бледный такой? Заболел, никак?

И глазищами — сверк! Как по заказу, Юрик позеленел и схватился за необъятное пузо. Слишком круто для совпадения. А старушка, видать, тоже позажигать любит!

— Вы записку ей только напишите! — уже на пути в ближайший туалет воскликнул охранник. Цыганистая бабулька проводила его взглядом, а потом — раз! — мне подмигнула. Вот прямо так и подмигнула, по–хулигански, будто не до пенсии дожила, а только–только до стипендии.

— А он… это… не заподозрит? — да, забавный вопрос получился. Молодец, Вика. Конечно же, туповатый Юрик сразу же подумает, что явившаяся бабка — ведьма, а не что он опять переел лапши из стаканчика и заветренных бутербродов.

— Это вряд ли. Он и меня–то не вспомнит, будет думать, что ты со Светланой Николаевной ушла.

Так, главное теперь — удивление не показывать, не восклицать «А вы бабушку знаете?». Решит ещё, что я дура набитая. Не, лучше тему сменить. Спрошу–ка…

— А как вас зовут?

Неоригинально, но всё лучше, чем молчать и тупо разглядывать растрёпанные седые космы и цыганскую шаль. Главное, её б причесать, платочек дать не такой пёстрый — и будет вполне приличная пенсионерка.

— Мне и так хорошо, а шаль мамина ещё, — и эта мысли читает, да что ж такое, — Пойдём, хоть из школы выйдем. А то как же это — любимой бабушкой зовёшь, а как звать, запамятовала?

Ага. А с чего мне, собственно, считать, что бабуля именно от Светозара? Она, конечно, грозной особо не выглядит — а Юрика как отфутболила! Возьмёт, и меня в кого–нибудь превратит. В лягушку там. Или что нынче в тренде?

— Не доверяют нам, — состроила уморительную моську старуха. Вообще лицо у неё оказалось очень живое, и вся она — шустрая, подвижная: то улыбнётся, то глаза сощурит, то голову набок наклонит, руки то опустит, то ими взмахнёт.

— Маланьей меня звать.

И тут голову подняло долбанное хорошее воспитание.

— А фамилия–отчество как? Непривычно как–то — по имени…

— Да ну их, эти отчества! — фыркнула бабка. — Сейчас и отцов–то не осталось, так, название одно. У тебя вон сбег, мой тоже умотал, давно, до войны ишшо. А фамилия у меня глупая, с детства дразнили. Ара.

— А попугаи–то причём? — не врубилась я. Маланья мигом бровки домиком, руки на груди — ну прям святая мученица:

— Вот и я о том! Ара! Хотела фамилию сменить, так в моё время с этим плохо было. А сейчас пообвыклась уже как–то. Пущай будет. Только ты, Рогнеда, меня Маланьей зови. И чтоб никаких фамилий! А то в лоб дам.

Забавная бабуся: вроде бы старуха, и говорит, как старуха, а иной раз как ляпнет! Наверное, у неё внуки есть, вот и набралась от них по мелочи. Блин, она же мысли читает! Буду думать о ёжиках. Ёжики, ёжики, много ёжиков. Вот они кушают сметанку, вот они топчутся в траве, вот танцуют брейк…

— Ты ежей–то не разводи, — добродушно усмехнулась Маланья. — Дел у нас много. Идти пора.

— А школа? Учёба, и всё такое… — не, бабка классная, да только не верю я им, старухам этим. Ни одной нормальной не знаю: все с присвистом. Лучше к Биссектрисе пойду: та хоть и крыса, да своя, родная. На чём я остановилась? Ах да, ёжики…