Он был главным в той бригаде, которая восстанавливала поврежденный немецкими бомбами дом в Коротком переулке. К нему меня и направили из отдела кадров строительного треста, куда я попал после разговора в их Министерстве внутренних дел.

Но я сделал вид, что не замечаю в его глазах угрозы, хотя сам на всякий случай покосился вправо и влево, выискивая какой-нибудь предмет, пригодный для защиты. А угроза в его глазах появилась после того, как он прочел бумажку, выданную мне в министерстве. Вычитав из нее все, что меня касалось, он вернул ее мне, а я покрепче напружинил ноги, чтобы не свалиться от его удара. Но вместо удара он вдруг сказал спокойным басистым голосом:

— А-а, знаю. Мне уже звонили. Вы тот самый переселенец под вопросом, а скорее всего — временный гость и, так сказать, первая ласточка в наших предстоящих дружественных обменах специалистами и студентами. Так или не так? Ну, милости просим. Решили с нас начать?

— Что начать?

— Знакомство с жизнью советских людей. И правильно сделали. На строительстве всегда много интересного понаблюдать можно.

Но я все еще готовился принять от него удар и потому плохо его понимал. И мысли мои не переставали крутиться где-то в пределах Кивилааксо, куда меня вдруг неудержимо потянуло, несмотря на перенесенные там невзгоды. И почему-то вместе с этими мыслями вспыхнуло в моей голове воспоминание о Майе Линтунен, которой так не повезло в жизни с мужьями. Ее круглое лицо в окружении белокурых волос появилось перед моими глазами как живое, и я не мог понять, с чего это оно мне вдруг привиделось. Щеки ее зарумянились от усердного мытья пола, а голубые глаза взглянули на меня с надеждой и вопросом.

Да, непонятно, с чего это она мне вдруг припомнилась, полногрудая работящая Майя. Но и без того я уже раздумал оставаться у русских надолго. И я приготовился сказать этому страшному Ивану такое, что заставило бы его немедленно пожелать отмахнуться от меня и отпустить на все четыре стороны. Видя, что он раздумал меня убить, я сказал ему;

— Мне хотелось бы устроиться на постоянную работу, без перерыва. На все время чтобы.

О, я знал, что ему сказать! Я хорошо усвоил из опыта собственной жизни, что нет на свете человека, который мог бы такую вещь твердо обещать. И, ожидая отказа, я заранее приготовился сказать ему с невеселым видом, разводя руками: «Ну что ж. Раз нет постоянной работы, не стоит и приниматься». И после этого мне оставалось бы только пойти в их Министерство внутренних дел и попросить, чтобы дней через пять они переправили меня обратно в Суоми.

Но Иван ответил:

— Пожалуйста. Хоть на всю жизнь. Когда желаете приступить?

Вот что он мне ответил. Однако я еще раз попробовал выкрутиться и сказал:

— Могу хоть сейчас, если позволите, будьте признательны.

Я думал, что припер его этими словами к стене и что теперь он сразу же примется откладывать сроки…

Но он сказал:

— Пожалуйста. Приступайте.

Я спросил, уже теряя всякую надежду:

— И это будет постоянная работа?

Он ответил:

— Да.

— Хоть на всю жизнь?

— Хоть на всю жизнь.

Что мне еще оставалось делать? Я спросил:

— А инструменты?

— Найдутся.

— Ну хорошо. Я завтра приду к вам с утра.

— Пожалуйста.

Нет, это был, как видно, не тот Иван. Он выглядел слишком пожилым для того Ивана. И смотрел он на меня совсем не грозно. Это мне показалось. Просто брови у него так сходились от внимательности. Они были у него не то чтобы слишком густые, но какие-то растопорщенные: одна часть их белесых волосков загибалась вверх, а другая — вниз. И когда они сближались между собой, нависая над его глазами, то нижние заслоняли зрачки. Получалось так, будто зрачки нарочно притаились позади этой завесы из жестких светлых волосков, поглядывая оттуда на меня с недобрым намерением. Но на самом деле никаких недобрых намерений в них не таилось. В них таился только серо-голубой цвет, наполненный живым блеском и внимательностью.

Нет, это был не тот Иван, конечно. Он был гораздо старше того Ивана. К его русым волосам уже примешалось много седых, которые превратили их общий цвет в светло-серый. Из такой же серой смеси состояли его усы. А главное — он никогда не бывал в Карелии и войну провел где-то на Западном фронте. Нет, это был не тот Иван, слава богу. Да и вряд ли могло так случиться, чтобы первый же русский Иван, которого я встречу в России, оказался тем самым Иваном.

Но зато на следующий день утром он представил мне другого Ивана. И тот оказался тем самым. Я сразу его узнал, помня рассказ Арви Сайтури. Правда, ростом он оказался чуть пониже Ивана Петровича, но все равно был крупный и плечистый. А худощавость молодого бритого лица и серо-голубой цвет глаз при светло-русом цвете волос доказывали это окончательно. И звали его Иван Васильевич Терехин.

Когда Иван Петрович пояснил ему, кто я такой и откуда появился, он стиснул мою ладонь с такой силой, будто заранее давал понять, какая судьба мне здесь приготовлена. И я понял, что не будет мне здесь милосердия на все те злодейства, которые я совершил против этого человека и его страны.

О, я сразу узнал эту руку. Можно было не объяснять мне, кому она принадлежит. Это она сгребла когда-то за грудь железного Арви Сайтури и встряхнула его, словно пустую тряпку. Это она отправила в преисподнюю целую ораву гитлеровских молодчиков, стреляя в них из пулемета или сдавливая горло и ударяя о ствол сосны. А теперь она готовилась то же самое проделать со мной.

Но что я мог изменить? Не мне было пытаться отвратить от себя намеченное судьбой. Пусть совершится то, чему надлежит совершиться.

Иван Петрович кивнул нам и вышел из мастерской, оставив меня наедине с моим смертельным врагом.

Я осмотрелся, выискивая глазами какой-нибудь предмет, удобный для защиты. На одном из верстаков среди груды свежих стружек лежал фуганок. Он вполне годился для такого применения. Но до него надо было сделать шагов пять. А пока я к нему примеривался глазом, Иван тоже не терял даром времени. Злорадно ухмыляясь, он шагнул в угол и потянул к себе ящик с инструментами. Я понял, какой инструмент ему был нужен, и скорей попятился к другому верстаку, на котором лежали обработанные рубанком брусья. Делая вид, что просто так опираюсь о верстак, я нащупал рукой один из брусьев, готовый мигом схватить его, если потребуется.

Он тем временем приподнял ящик за поперечную планку и направился ко мне. Я внимательно следил за каждым его движением. Вот он приблизился, вот перехватил ящик левой рукой. И вдруг правой рукой он выхватил из ящика топор. Я немедленно схватил брусок, намереваясь ударить им по его правой руке, как только он взмахнет топором. Но он, вместо того чтобы взмахнуть, сказал вдруг живым, веселым голосом:

— Прежде всего инструментишко себе подберите.

— А?

Я не понял, и он повторил:

— Инструментишко, говорю, подберите себе для начала.

Я все еще не понимал, но оставил брусок в покое. А он бросил на верстак топор и вынул из ящика второй. Положив его рядом с первым, он таким же манером выложил на верстак два рубанка, три стамески и долото. Сделав это, он спросил:

— Или вы свой оттуда прихватили?

— Откуда?

— Из Финляндии.

— Нет.

— Ну, здесь приобретете. Мы все тут, как правило, своим собственным инструментом обзаводимся. Так удобнее. Деньги есть у вас?

— Да.

— Вот и отлично! В воскресенье пойдем с вами вместе в хозяйственный магазин и купим все, что вам приглянется. А пока придется этим попользоваться. Неважный инструментишко, прямо скажем. Но пила, кажись, еще в порядке.

Нет, это был, видимо, тоже не тот Иван. Я опять ошибся. Я плохо всмотрелся в его молодое, темное от загара лицо. А когда всмотрелся, то увидел, что оно полно добродушия. И улыбка его таила в себе не злорадство, как мне вначале показалось, а самое настоящее дружелюбие. Мог ли человек с таким лицом оказаться тем страшным Иваном, который вогнал в болотную грязь два десятка врагов? Нет, пожалуй. Но на всякий случай надо было дать ему еще немного выговориться. Я потрогал зазубрины на остриях инструментов и спросил: