Потом пошли новые песни и новые танцы. Здесь приезжие молодцы из Алавеси показали себя мастерами похлестче, чем парни и девушки из Матин-Сауна. Но этому не приходилось удивляться. Они в своем рабочем доме уже привыкли выступать из года в год чуть ли не каждый вечер и в деле этом приобрели постепенно навыки настоящих артистов. Двое из них оказались акробатами и показали несколько трудных фигур. Четверо вышли на веранду с гармонью, скрипкой, флейтой и медными тарелками. Первую вещь они сыграли вполне благопристойно, исполнив мелодию той песни, где говорится, как парень шел вокруг озера на голос девушки и никак не мог дойти, потому что она тоже шла вокруг озера на его голос. А при исполнении второй мелодии они передрались. И эта драка тоже звучала как музыка, но было в ней столько смешного, что даже круглощекая белозубая внучка старого Матти, подыгрывавшая им на пианино, не выдержала и рассмеялась, забыв про игру.
А в заключение была показана короткая пьеса, где парень, работавший лесорубом в лесу, мечтал о каких-то далеких волшебных красавицах, не замечая, что рядом есть своя красавица, которая его любит. Скоро он стал получать письма от какой-то незнакомки и влюбился в ту, что скрывалась за этими письмами, влюбился, не зная ее. В этих письмах раскрывалась такая славная женская душа и такой ум, что он уже не интересовался ее наружностью, готовый соединить свою судьбу с такой, какой бы она ни оказалась. Как-то раз он провалился в болото, и своя девушка его спасла. Из благодарности он постепенно полюбил и ее, но скоро признался, что жениться на ней не может, потому что не менее сильно любит ту, что в письмах. Тогда она принялась разговаривать с ним фразами из их взаимных писем, и он, сообразив, с кем имеет дело, схватил ее в свои объятия. Красавицу девушку играла, конечно, Эстери.
После всего этого начались общие танцы на лужайке перед верандой. Танцевали молодые и пожилые, а внук старого Матти заботился о пластинках на проигрывателе. Даже я прошелся раз в круге вальса с одной незнакомой женщиной из этой деревин. Все они опять переоделись в свои нынешние платья, гораздо лучше к ним пригнанные и выделявшие у каждой то, что ей было выгодно выделить. Матлеена оделась в легкое голубое платье, близкое к цвету ее глаз и к цвету озер вокруг.
Но любуясь женщинами, я не забывал высматривать Антеро. Сперва он долго пропадал внутри дома, занятый подготовкой артистов к выступлению. Потом я видел его в рядах зрителей среди детей. В танцах он тоже участвовал, но только раз прошелся с Матлееной, танцуя больше с другими женщинами этой деревни, молодыми и пожилыми. И поэтому мне никак не удавалось его перехватить.
То и дело теряя из виду его серый костюм, я переносил взгляд на голубое платье и белокурую голову рослой Матлеены, надеясь на то, что, пока она здесь, он тоже никуда не денется. Но вдруг она сама исчезла. Этого я не ожидал. Поднявшись на веранду, я долго и напрасно выискивал ее глазами. Солнце зашло еще в самом начало танцев, и хотя до темноты было далеко, но уже давали себя знать сумерки. А в этих сумерках стало еще труднее разглядеть серый костюм Антеро среди других таких же, схожих по цвету костюмов.
Не видя его тоже, я прошел прямо сквозь толпу танцующих, готовый на этот раз просто отнять его у очередной женщины, если натолкнусь на них. Но я не натолкнулся. Тогда я стал выискивать его в толпе стоящих вокруг. Но и среди них его не было. Полный досады на себя, я обогнул дом, зайдя к нему с той стороны, куда выходило второе крыльцо. На крыльце, правда, сидели два человека, но это были не они.
Я присмотрелся к этим двоим. Хо! Это Пентти Турунен и Ахти Ванхатакки уже успели занять верхнюю ступеньку крыльца дома старого Матти и сосали на ней свои трубки, глядя на оранжевый закат. Привыкшие к такому виду вечернего отдыха у себя в Кивилааксо, они и тут умудрились выискать соответствующее место. И, должно быть, что-то новое проникло в их мозги после всего услышанного и увиденного здесь, потому что в голосе Турунена просквозило подобие удивления, когда он сказал, вынув изо рта свою трубку:
— М-да!
А Ванхатакки не только откликнулся такой же многословной речью, но и подкрепил ее кивком головы. После этого они сплюнули каждый на свою сторону и снова засопели трубками.
Здесь перед их глазами открывалось больше простора, чем перед низким крыльцом Ванхатакки там, в Кивилааксо. Здесь их взгляд свободно скользил через двор старого Матти, проникая затем далее между его коровником и амбаром на простор хлебного поля, за которым виднелась вода озера, а за водой — опять суша и опять вода, пока все это не заканчивалось черной полосой леса на самом горизонте, где тускнел закат.
Я тоже кинул взгляд в ту сторону, и вдруг мне показалось что-то знакомое в очертаниях человека, который пересекал в тот момент поле Вуоринена. Не Антеро ли это? И если так, то куда он идет? В той стороне находилось хозяйство родителей Матлеены. Что ему могло там понадобиться? Да ведь понятно что. Не раздумывая долго, я кинулся за ним. Я мог бы его сразу окликнуть, конечно, но вдруг это был не Антеро?
Стараясь не упустить его из виду, я тоже скоро приблизился к земле Матлеены, и мне показалось, что сама она мелькнула там в своем голубом платье над картофельным полем, прежде чем скрыться за грудой валунов. Но если это и была Матлеена, то двигалась она никак не в сторону своего дома, а скорее к своему лесу, который рос у них на каменистом бугре у самой воды. А мужская фигура, перейдя картофельное поле, тоже направилась к лесу.
Взял и я то же направление, хотя уже понял, что зря только трачу время. Это мог оказаться совсем не тот парень, который был мне нужен. А если бы и тот? Не навязываться же было мне к нему со своим разговором в такой момент. Все же я продолжал идти туда же, намереваясь перевалить лесистый бугор, чтобы затем спуститься к озеру, по берегу которого проходила нужная мне дорога. Поднимался я по мшистому склону леса медленно, стараясь без шума уйти из этих красивых мест, где люди проявили ко мне столько приветливости.
С вершины бугра я еще раз кинул взгляд через просветы деревьев на это озерное царство. Ночной сумрак постепенно надвигался на украшенные людским трудом холмистые выступы и на разделявшую их воду. На одном из выступов у самой воды горел костер, пламя которого с такой же четкостью уходило в глубину озера, с какой поднималось к небу. Я полюбовался немного этой двойной мерцающей точкой. И как же, наверно, красиво выглядел этот край в Иванову ночь, когда зажигались в разных местах над водой целые смоляные бочки!
И вдруг я услыхал неподалеку голос Антеро Хонкалинна, который сказал негромко:
— А тебе что важнее: мои речи или я сам? Если речи — ну что ж. Могу наговорить тебе, если желаешь, много красивых слов, как это принято у некоторых. Но надо ли это?
И голос Матлеены ответил со вздохом:
— Не надо.
Я начал потихоньку спускаться к озеру. И в это время голос Матлеены сказал с укором:
— Но ты сейчас даже не смотришь на меня.
А Хонкалинна ответил с живостью:
— Как не смотрю! А разве эти озера не то же самое, что ты? Разве этот рыбачий огонек, танцующий над водой, не ты? И все эти беспредельные финские просторы, наполненные вечерней прохладой, разве это все не ты? Их нет без тебя, и тебя нет без них. Ты с ними одно неразрывное целое. И тем дороже ты для меня.
Матлеена, должно быть, даже не нашлась, что сказать в ответ на этот неожиданный поток жарких слов, потому что с ее стороны было молчание. И в это молчание Хонкалинна внес новый вопрос:
— А разве я для тебя значил бы что-нибудь без всего этого и без людей, с которыми у нас одно сердце?
Матлеена засмеялась и ответила:
— Где уж тебя оторвать от всего этого. Так и придется мне вечно тебя выискивать и в этих людях и в этих просторах.
Она еще что-то добавила под смех Антеро, но слушать мне этот разговор не полагалось, и я скоро спустился к дороге.
По ней я опять прошел мимо усадьбы старого Матти, где еще не совсем умолкли голоса, и оттуда прежним путем вернулся в Кивилааксо, сделав около леса Арви петлю покруче, чтобы не увязнуть невзначай в его болоте. И, только растянувшись на своей постели в каморке возле кормовой кухни, я вспомнил, что все еще нахожусь в распоряжении Рикхарда Муставаара.
