— А сейчас ты хочешь их вытащить, чтобы меня всего завалило к чертовой матери, — в сердцах буркнул Резниченко. — Так, что ли?

— Знаешь, Гриша, — ласково сказал Щульц. — Если бы я хотел мести, если бы я хотел, чтобы вся твоя жизнь развалилась на мелкие кусочки, то я бы действовал по-другому. А я умею так действовать. Помнишь своего охранника, там, в подвале? А твоя жена очень доверчива и открывает дверь первому встречному, который назовется старым приятелем ее мужа. Это ты помнишь? Представляешь, что могло тебя ожидать позавчера в твоей квартире, если бы я действительно хотел сделать тебе больно?

Резниченко молчал.

— Я не хочу тебя уничтожать. Пока. Хотя мог бы поступить так же остроумно, как и с твоим охранником. Представляешь, какой скандал бы начался, если в Измайлове рядом с этим пацаном нашли бы тебя с расстегнутыми штанами? Вот бы повеселилась твоя семья! Но я милостив, я даже помог тебе отмазаться от гибели охранника — ведь теперь о нем думают как о гомосексуалисте и ищут корни убийства в тех кругах. Никто не подозревает, что это связано с тобой.

— И с тобой.

— Ну я-то человек маленький. Мною никто не интересуется. А вот ты — другое дело… Случись еще что-нибудь в таком духе, тобой очень заинтересуются. И знаешь, кто заинтересуется странностями твоей жизни в первую очередь?

— Кто?

— Некто господин Тарасов, — с торжествующей улыбкой произнес Шульц. — У вас же довольно специфические отношения. Вляпайся ты в какую-нибудь дерьмовую историю, и Тарасов тебя съест вместе с тапочками. Ты же ему ни хрена больше не нужен.

— Не лезь, куда не просят, — процедил сквозь зубы Резниченко.

— Как скажешь, Гриша, как скажешь. Не хочешь говорить об этом, давай вернемся к нашим кирпичикам. Я не вытаскиваю их сам. Я прошу тебя сделать это. Чтобы все было тихо-мирно, чтобы не было жертв. У тебя же останется еще много всего, у тебя останется семья, в конце концов. Ты же любишь свою семью, Гриша? Ты не хочешь, чтобы с ней произошел несчастный случай? Так вот, остается восемь дней. За тобой еще два миллиона…

— Почему ты появился именно сейчас? — тихо сказал

Резниченко, обращаясь не столько к Шульцу, сколько к самому себе. Но Шульц решил ответить на его вопрос:

— Наверное, так должно было случиться. Потому что когда меня повязали в восемьдесят седьмом, это тоже было ох как не ко времени! Такие возможности открывались, такие деньги люди делали! А я… Я тоже тогда спрашивал: «Почему именно сейчас?» Никто мне не мог ответить. И вот я валил лес и все время думал, а сколько же денег за это время я смог бы сделать на воле? И сам себе говорил: «Много, Феликс, много…» Так не за мой ли счет ты существовал все это время? И не этих ли самых трех тысяч мне не хватило, чтобы подмазать следствие? Может, хватило бы, а?

— Не знаю.

— Вот и я не знаю. Все свои деньги тогда через адвоката на подмазки пустил. От «вышки» отмазался. Зону хорошую выбил. Еще бы эти три тысячи… Может, вполовину срок бы скостили. Или вообще… Кто его знает. Что было, то было. Но жизнь моя вкривь пошла с того момента. Десять лет я прожил не так, как мог бы. И три миллиона — не слишком большая компенсация за десять потерянных лет. Так-то, Гриша…

Шульц встал из-за стола и повернулся к Максу:

— Хватит жрать. Пошли отсюда. А ты, — он посмотрел на Резниченко. — Ты помни все, что я сказал. И не буди во мне зверя. Или…

Он пошел к дверям, а Макс, вытирая на ходу рот рукавами, побежал следом.

Резниченко молча смотрел им в спины, думая о том, что надо бы держаться поближе и успеть подобрать чемоданчик, который через пару секунд выпадет из мертвой руки Шульца.

— Он отдал деньги? — спросил Макс в дверях ресторана.

— Не все. Далеко не все.

— Но хоть что-то…

— Ты же не думаешь, что мы на этом остановимся?

— Нет.

— Тогда иди заводи машину, — сказал Шульц и огляделся: вокруг все выглядело вполне спокойно, а значит, Резниченко повел себя прилично и не устроил неприятных сюрпризов.

Шульц довольно улыбнулся, не зная, что именно в этот момент его голова оказалась на прицеле у снайпера, засевшего на чердаке дома напротив. Второй стрелок находился внизу, на улице, метрах в пятидесяти от Шульца. Он держал в руке рацию, чтобы после выстрела немедленно сообщить снайперу результат. А в случае необходимости мог и добить жертву. Для этой цели он имел под пиджаком в кобуре пистолет «ТТ» с глушителем.

Снайпер задержал дыхание и положил палец на спусковой крючок. В это время Шульц потянулся за своими темными очками, которые снял в ресторане. Прятать за них свое лицо стало обязательной привычкой. Очки лежали в нагрудном кармане пиджака слева, и он достал их двумя пальцами, чтобы не коснуться стекол.

Стекла очков блеснули на солнце, пустив зайчик в глаза снайперу. Палец очень плавно спустил курок, но пуля прошла в сантиметре от головы Шульца, который невозмутимо водрузил очки на переносицу, и ударила в стеклянную вывеску «Пицца-хат». Снайпер на чердаке тихо сказал: «Блядь!»

Шульцу звук показался грохотом артиллерийского залпа. Он вздрогнул и обернулся: вывеска на глазах осыпалась вниз, дробясь на мелкие кусочки. В дверях Шульц заметил Резниченко, и на миг глаза их встретились. А потом Шульц побежал. Так быстро, как только умел.

Снайпер передернул затвор и прицелился в бегущего человека. Шульц, и без того не великанского роста, пригибался, пытаясь спрятаться за прохожими. Он петлял, менял темп бега и неудержимо приближался к подземному переходу, где оказался бы в безопасности.

— Я его не достану! — крикнул снайпер по рации своему напарнику. — Держи его, пока он не ушел!

Второй стрелок и сам сумел сообразить, что жертва ускользает, и бросился вдогонку. Он не сделал и трех шагов, как был сбит с ног энергичным молодым человеком, который стремглав кинулся в том же направлении.

Стрелок удивленно глянул ему вслед и вскочил на ноги. Молодой человек между тем влетел в ресторан и столкнулся с Григорием Александровичем.

— Вы в порядке?! — крикнул Вадим, держась правой рукой за кобуру с пистолетом.

— Я-то в порядке, — ответил Резниченко, пытаясь проследить, что происходит на улице, но Вадим загораживал ему обзор.

— А кто не в порядке? — огляделся Вадим.

— Да вот вывеска у них упала, — показал ему Резниченко. — А ты что подумал?

— Я? Я подумал…

— Просто вывеска, — повторил Резниченко. — Пошли отсюда.

Они двинулись из ресторана обратно в офис. В это время в противоположном направлении очень быстро передвигались один за другим четверо вооруженных мужчин: первым бежал Шульц, судорожно сжимая чемодан и ожидая каждую секунду выстрела в спину; за ним мчался второй стрелок, постепенно сокращая расстояние. На бегу он успел сориентировать своего напарника, снайпера, который после неудачного выстрела с чердака схватил револьвер, сбежал по лестнице вниз и бросился в погоню за Шульцем.

Макс не сразу сообразил, что происходит, а у Шульца не было времени вводить его в курс дела. Поэтому догадка насчет сути внезапно начавшихся событий посетила Макса только тогда, когда его босс уже скрылся из виду, а за ним стремительно пронеслись двое мужчин. Макс посмотрел на разбитую вывеску, включил зажигание и достал из-под сиденья восьмизарядный «стар».

После этого он присоединился к погоне под четвертым номером. «Твою мать! — думал Макс, постепенно набирая скорость. — Если не догоню, шеф меня уволит!»

Несколькими секундами позже он сообразил, что если не догонит Шульца, то некому будет его увольнять. И Макс побежал изо всех сил, бесцеремонно расталкивая утомленных жарой прохожих.

Шульц между тем продолжал искусно маневрировать среди людей, прекрасно понимая: пока он в толпе, попасть в него практически невозможно. Он сбежал по ступеням в подземный переход и рванул налево. Здесь туннель раздваивался, Шульц ринулся туда, где было больше народа. Однако, обернувшись на бегу, он увидел парня в темном пиджаке, неумолимо рассекающего людскую толпу вслед за Шульцем. Глаза у него блестели, как у гончей собаки, идущей по следу дичи.