— Так что, если не возражаешь, я садиться не буду, а постою. Когда сажусь, сильнее ныть начинает, да и вставать потом замучаешься…
— Давно у тебя?
— Давно, уже больше года, два протеза поменял, а все равно толку нет.
— И как это тебя? Если хочешь рассказывать, конечно…
— Чего тут рассказывать? — усмехнулся Кондратьев, прислонясь к стене. — Острых ощущений захотелось. Завербовался в Сербию, повоевать. Вот и повоевал: противопехотная мина через две недели, как туда приехал. С тех пор лечусь. Без особых успехов. Ну а ты?
— Я все там же.
— Но ты, я вижу, в порядке?
— Пока в порядке. Сам знаешь, сегодня так, а завтра…
— Не оправдывайся. Это же не ты меня на мины посылал, я сам полез. Так что каждому по заслугам: ты в порядке, а я… — Кирилл вздохнул. — И чего это ты обо мне вспомнил? Обо мне редко кто вспоминает теперь.
— Я даже и не знал, что с тобой такое стряслось, — признался Иван. — Я ехал вовсе не для того, чтобы тебя жалеть.
— И слава Богу.
— Я хотел предложить тебе дело.
— Мне?! — Кондратьев невесело улыбнулся. — Вот тут ты обломался!
— Я уже понял, — заметил Иван.
— Ну все равно — не зря же ты приехал, давай посидим, отметим встречу…
— Честно говоря, времени у меня не слишком много…
— Конечно! — Кирилл скривился. — Если бы я был на ногах, у тебя бы нашлось время. Я был бы тебе нужен! А сейчас — на кой хрен я тебе сдался!
— Не преувеличивай.
— Я? Преувеличиваю? Грешно так говорить, Ваня, но хотел бы я, чтоб тебе оторвало руку или ногу…
— Вот спасибо, Киря…
— Да, да, чтоб ты понял, насколько это весело и приятно! Чтоб ты посидел так, как я — один в четырех стенах полтора года! Это когда не в больнице! Тоже скажешь «не преувеличивай»!
— Я один не останусь, у меня жена есть. А ты же все «одноразовыми» девочками увлекался…
— Ну вот! Я еще и виноват, — раздраженно сказал Кирилл. — Нормально, пришел друг, утешил…
— Ты же просил не жалеть тебя.
— А ты и рад стараться!
— Ладно тебе слабонервным прикидываться, — сказал Иван. — Лучше посоветуй, кого ты знаешь из толковых ребят?
— Чтоб с тобой пошли?
— Ну да.
— Никого не знаю.
— Да не заливай.
— А откуда я буду их знать? Я уже второй год как не у дел! Ко мне никто не ходит, а я тем более ни к кому не хожу.
— Хреново, — вздохнул Иван. — Я на тебя надеялся.
— Обломись! — злорадно сказал Кондратьев. — Могу, правда, предложить одного…
— Предложи.
— Ваську помнишь?
— Какого еще Ваську?
— Младший брат мой, вспомнил?
Иван нахмурился, напрягая память:
— Да он же пацан еще совсем. Лет шестнадцать, не больше.
— Во-первых, семнадцать.
— Во-вторых?
— А во-вторых, я тебя лично прошу: поговори с парнем.
— Я его не возьму, — категорически замотал головой Иван.
— Правильно, не бери! — согласился Кондратьев. — И ему объясни, что таким соплякам надо дома сидеть.
— А он у тебя что, не сидит?
— Куда там! Раньше еще бабка наша жива была в Можайске, можно было его туда отправить. А сейчас он со мной живет, ну и насмотрелся…
— Чего это он насмотрелся? Ты же не у дел.
— Вот именно. Насмотрелся, как я целый день волком вою… С деньгами тоже беда, эта сука, — он показал на больную ногу. — Сколько она денег жрет, если б ты знал! Вот этот балбес и заладил: подамся в «крутые», буду деньги зашибать! Я ему популярно объяснил, что зашибут его самого, а он…
— Что он?
— Хреновый из меня воспитатель, короче говоря. Он мне сказал — хотя бы протез тебе нормальный куплю. Он тут по телевизору видел в рекламе — немецкий, за десять «лимонов»… Что мне ему сказать? — Кирилл понурился и замолчал.
— Да, сказать тебе нечего.
— В этом-то и все дело.
— А протез-то хороший?
— Немецкий-то? Конечно. Вещь! Я в больнице стою на очереди, чтоб за полцены поставить. Только очередь в сто двадцать человек.
— Главное, чтобы вещь хорошая была. — Иван вытащил бумажник. — Говоришь, десять?
— Ты что, спятил? — Кирилл смотрел, как на стол ложатся стотысячные купюры. — На хрена это мне?
— А что, не нужно?
— Нужно, но…
— Что?
— Ну куплю я протез, а дальше? Дальше-то все равно надо жить!
— Не спорю.
— Ты же ведь мне не будешь постоянно деньги дарить?
— Даже и не думай, — согласился Иван.
— Вот. Значит, и начинать незачем.
— Ты что-то не то болтаешь. Содержать я тебя не буду. Ты — взрослый мужик, здоровый. Подумаешь, нога! Поставишь себе этот немецкий протез, будешь бегать, как мальчик. Чего тебе еще надо? Иди деньги зарабатывай.
— Как?
— А я почем знаю! Как хочешь. Хочешь — газеты в метро продавай. Хочешь — на курсы какие-нибудь устраивайся, у меня вот жена…
— Да плевать на твою жену!
— Это ты зря, — неодобрительно покачал головой Иван. — Я тебе просто советую…
— Да понял я! И херня это все!
— Ты стал просто каким-то нигилистом, — недоуменно уставился на него Иван. — На все-то тебе плевать, все-то у тебя херня… Деньги у меня брать не хочешь и сам зарабатывать не хочешь. Странный ты какой-то, Киря.
— Ничего не странный, — махнул на него рукой Кондратьев. — Ты просто не понимаешь…
— Так просвети.
— Ты пойми, Ваня, меня все здесь в округе знают. Все в курсе, что Киря Кондратьев — не просто так. Кондратьев — это сурово. И как же они все на меня смотреть будут, если я по твоему совету устроюсь на какую-нибудь там работенку. Буду ходить к девяти утра и в шесть вечера возвращаться. Или там, допустим, сторожем — сутки через трое. Ты о гордости моей подумал, а ктр меня после этого уважать будет? Въехал в ход моих мыслей?
— Въехал, — Иван сочувственно посмотрел на бывшего коллегу. — Можно начинать смеяться?
— Смеяться?! — Глаза Кондратьева едва не вылезли на лоб. — Это что же здесь смешного?
— Да вот эти твои глубокие мысли насчет гордости.
— Так я и знал, что ты начнешь прикалываться! — с сожалением вздохнул Кондратьев. — А я-то, как последний чудак, тебе душу свою выворачиваю!
— Не хочу я над тобой прикалываться, Киря. Времени у меня на это нет. Ты просто сам подумай: о какой гордости ты тут вспомнил? О каком уважении?
— А что? — агрессивно насупился Кондратьев.
— Ты уже полтора года ходишь на протезе. Полтора года инвалид. Кто из этой шушеры, об уважении которой ты беспокоишься, помог тебе? Ты думаешь, они все еще уважают тебя? Как бы не так! Кому ты на хрен нужен, хромой? Кончилась твоя крутизна — и ты сам кончился. А насчет твоей гордости… Как я понял, ты сидишь без копейки, потому что тебе в лом зарабатывать другим способом, не можешь работать так, как обычные люди делают, так ведь? Ну так вот — сдохнешь ты с голоду, потому что очень гордый. Теперь ты такой же обычный человек, как и все. Даже чуть меньше обычного человека, поскольку инвалид. Приспособишься — выживешь. А нет — загнешься, если не перестанешь гундеть о своей гордости и крутизне. А младшенький твой и правда уйдет в бандиты, где его шлепнут через два дня либо свои, либо менты, потому как он у тебя сопляк безмозглый еще. А старший брат у него, вместо того, чтоб младшего жизни учить, сам, как баба, ноет, сам себя жалеет… Тьфу! — Иван встал с кресла. — Противно…
— Мне тоже иногда противно, — медленно проговорил Кирилл. — Только ничего с собой поделать не могу.
— А я не обязан тридцатилетних мужиков учить жизни, — сказал Иван, направляясь к двери. — Пока!
— Подожди, — Кондратьев уставился куда-то в пол, словно рассматривая недостатки паркета. — Ваня, погоди, пожалуйста…
— Что тебе?
— Знаешь, мне тут предлагали работу. Обычная торгово-посредническая контора, не супер, но вполне приличная…
— Ну и…
— Я бы в принципе пошел, черт с ней, с гордостью…
— Так иди. В чем же дело?
— Там нужно внести долю.
— Сколько? — Иван уже понял, к чему идет дело.
— Двадцать штук баксов.
— Прилично.
