Оришев любил делать все обстоятельно. Он изучил структуру посевных площадей колхоза, сенокосные и пастбищные угодья, подсчитал, сколько деревьев осталось в колхозном саду, выяснил, кто сохранил скот, отданный под расписку, какое тягло имеется в наличии — в общем, продумал пути скорейшего восстановления хозяйства. Все это он выложил собравшимся — словно в председатели собирались избрать его, а не другого человека.

Его и избрали.

— Ты все знаешь, значит, ты будешь нашим председателем! — заявили колхозники единодушно. Батырбеку не помогли никакие отговорки. В конце концов он сдался, принял колхоз; из него вышел рачительный, умелый хозяин. С утра до вечера Оришев не слезал с коня, ездил по бригадам, фермам, полевым станам, мельницам; колхозников принимал рано утром, часов в пять, а то и раньше. Когда он спит, и спит ли вообще, никто не знал. У него все было точно рассчитано. Батырбек не выламывал кукурузы — жал стебли серпами, собирая их в суслоны. Старики на арбах везли стебли к полевому стану, а там очищали початки — зрелые складывали в одну кучу, незрелые — в другую.

Уберут кукурузу — на поле будет пастись общественный скот, пока не выпадет снег. Когда иссякнут все запасы, на корм пойдут кукурузные стебли. Вокруг полевого стана на плетнях подсушивается кукуруза восковой спелости; так ее доводят до кондиции. Совсем зеленые початки могут начать преть, их кладут отдельно, на ночь прикрывают от сырости, днем раскидывают, перебирают. За этим следят старики, их величают «инспекторами по качеству».

Оришев иногда читает лекции — рассказывает колхозникам о положении на фронтах Великой Отечественной войны, о международных делах, о событиях в республике. Сегодня привезли из средней школы большую карту Европы, подвесили ее на перекладине между двумя тополями, расставили перед ней скамейки — доски, положенные на булыжники. Всем хватит места.

Прохаживаясь по полю, где женщины серпами жали кукурузные стебли, Оришев заметил, что нескольких жниц не хватает. Куда они могли деться? Он пошел к тому месту, где пасся его стреноженный конь. День был на исходе, но солнышко щедро согревало горы, поля, долину.

Вдруг Оришев остановился: из-за снопа виднелись чьи-то обнаженные ноги. Голова молодой женщины лежала в тени. Разомлев на солнце, устав от тяжелой работы, она мирно дремала. Оришев кашлянул — никакого впечатления. Лежит — не шелохнется. Щеки тронуты румянцем, запекшиеся губы полуоткрыты, руки раскинуты.

Батырбек посмотрел по сторонам. Никого, только жеребец, недоумевая, почему хозяин застыл на месте, как завороженный, вскинул голову, похрапывает, словно стараясь обратить на себя внимание. Оришев провел по усам указательным пальцем.

— Ты смотри, прохлаждается. А? Другие с утра не разгибаются, а она нежится тут, санаторий устроила. — Батырбек знал молодуху. У них с мужем еще медовый месяц не кончился, когда новобрачный отправился на фронт. От него уже давно ни слуху ни духу. Но Биля ждет мужа: ведь похоронки не было. Молодая стройная женщина обносилась; платье залатано-перелатано, ткань почти истлела, потяни слегка — порвется. Батырбек нарочито сердитым голосом потребовал: — Вставай! И не стыдно тебе, Биля?!

Молодуха прикрыла колени, лениво натянув юбку, но глаз не открыла, лишь что-то пробурчала спросонья.

— Кому говорю? Отдохнула, и хватит. Иди!

— Неохота, — как во сне проговорила Биля.

— Иди, я тебе говорю. Иначе я за себя не ручаюсь…

— Я тебя не боюсь, председатель. — Женщина лукаво улыбнулась, чуть приоткрыв глаза и не меняя позы. Оришев переступил с ноги на ногу, чувствуя, как пот заливает ему лицо.

— Ну что ты за девка! С тобой только в аду воду таскать.

Женщина присела, прикрыв глаза ладонью, поглядела на Батырбека, боявшегося приблизиться к ней, и то ли шутя, то ли всерьез сказала:

— Я могу и в ад загнать тебя, председатель.

— Это каким же образом?

— Очень просто. Видишь, на мне платье рваное. Сейчас брошусь по полю с криком: «На помощь! Председатель хотел меня изнасиловать!..» Может, и поверят. Что тогда?

— Господи, что ты мелешь-то?

Биля хитро улыбнулась, склонив голову к плечу:

— Так поверят или не поверят?

— Не болтай! — Батырбек рассердился больше на себя, чем на молодуху. Зачем ему надо было будить ее? — Коль очень устала, лежи. Я разрешаю…

— Спасибо, председатель. Хватит, належалась. — Она встала, отряхнулась; сквозь дыры на платье виднелось упругое тело цвета спелого камыша. — Ладно уж, не загоню я тебя в ад. Живи в раю. — Женщина засмеялась, обнажив красивые, ровные зубы, и пошла туда, откуда доносился шелест кукурузных стеблей.

Оришев, смущенный, раздосадованный, чувствуя, что все получилось как-то не так, медленно пошел к жеребцу, отвязал его, сел в седло. Застоявшаяся лошадь весело рванулась вперед. Батырбек не заметил, как уронил путы. Зато Биля заметила. Она вернулась, когда председатель был уже далеко, подобрала путы и положила их в свою ободранную сумку из черного дерматина.

На лекции Биля сидела в первом ряду, внимательно слушая докладчика. Батырбек старался не встречаться с ней глазами, невольно поглядывая в ее сторону, заметил, что она озорно усмехается. «Как бы чего не выкинула». И тут у него буквально челюсть отвисла: на коленях у Били лежали его путы.

— Ты зачем взяла мои путы?

— Да чтобы они тебе не мешали…

Тайный смысл этих слов Батырбек прекрасно понял и растерялся, как мальчишка. Он даже забыл, что следует говорить дальше.

— Давай сюда. Без пут мне нельзя. Моего жеребца на месте не удержишь. — Батырбек подошел к Биле, взял путы, повесил их на тополь рядом с картой и уже собрался было продолжать лекцию, как со стороны дороги послышался конский топот. К полевому стану подъезжала линейка. Завидев лошадей, председательский жеребец громко заржал, забил копытом.

— Гости! — воскликнул кто-то.

Кудлатая белая дворняжка с желтоватыми пятнами на спине, громко тявкая, первая бросилась навстречу линейке, словно намеревалась разорвать лошадей. На ее заливистый лай лошади отвечали пренебрежительным фырканьем.

— Цурка! — голос Нарчо дрогнул от радости. — Это Цурка, товарищ комиссар!

Кошроков вылез из линейки и направился к собравшимся. Женщины во все глаза смотрели на необыкновенного пришельца. Обычно гости из столицы приезжали в сопровождении районных руководителей. Уполномоченный не пожелал, чтобы его сопровождали. Он действовал, как в армии: выезжая в подразделения, никого с собой не брал. Так больше увидишь и поймешь.

Оришев узнал гостя, обрадовался. Это он вчера на совещании написал в записке слова, про которые уполномоченный сказал, что они близки к истине. Батырбек тогда испытывал неподдельную гордость. Кошроков-то не узнал Оришева. Разве всех с первого раза запомнишь?

— Добро пожаловать, товарищ Кошроков, на наш полевой стан. Застали нас, можно сказать, врасплох.

— Здравствуйте. Вы, конечно, председатель?

— Председатель колхоза Батырбек Оришев. Лекцию читал колхозникам. Сочетаем политико-массовую работу с производственной. Сводку Совинформбюро сообщил. Целые дни люди проводят в зарослях кукурузы. Радио некогда послушать, а знать-то надо…

— Здравствуйте, товарищи.

Отозвались только старики. Доти Матович понимал: это дань обычаю. Женщины хором не отвечают на приветствие. Когда затекшая нога немного отошла, гость пошел здороваться с каждой женщиной в отдельности. Биля, стыдясь своих дыр на платье, спряталась за спинами подруг. Кошроков сделал вид, будто не замечает ее убогого наряда. Пожимая руку гостю, каждая женщина произносила:

— Кебляга! Добро пожаловать!

Доти с душевной болью отмечал, какие у них не по-женски огрубевшие и сильные руки, какие они худые, плоскогрудые, как дурно одеты. Они и сами, как Биля, стеснялись своих лохмотьев, чувяков, штопаных носков, платков в колючках. Но радушно повторяли:

— Да будет к добру твой приезд!

— Легенда о тебе шла впереди тебя самого.

— Да вознаградит тебя бог за ратные дела!