— Совсем не было дождей?

— Были. Но кукурузе пришлось делиться влагой с сорной травой. Сеяли большей частью по стерне, без вспашки. Лопатами вскопали только то, что отводили раньше под огородные культуры. Тракторов-то — раз-два, и обчелся. МТС еще на ноги не встала. Все население было мобилизовано, все вскапывали землю, но не управились. Немцы угнали лошадей, волов забили на мясо, пришлось запрягать коров, не разбираясь — где яловая, где стельная.

— И лишились приплода! — не могла не сказать о своей боли какая-то женщина. Ее поддержал и мужской голос:

— Подрубили сук…

Чоров посмотрел туда, откуда донеслись последние слова, чтобы пресечь, как он говорил в таких случаях, «партизанские выкрики». Он угадал, кто «партизанит». То был Касбот Далов, председатель колхоза, бывший фронтовик. «Кинжал в ножнах»: молчит, молчит, но если распалить его — не остановишь. Лучше с ним не связываться. Он и так ходит в полном отчаянии — не знает, что делать с кукурузой, которая все зеленеет и зеленеет вместо того, чтобы желтеть, созревать.

— Да и коров в общественных хозяйствах было мало, а распахать предстояло десятки тысяч гектаров. Теперь пожинаем плоды. Транспорта не хватает. Вот и бьемся, как рыба об лед. А толку? Плана дать не можем…

Доти слушал внимательно, делая пометки в блокноте. Он сразу обратил внимание на газету, лежавшую на столе. На первой странице была опубликована статья с оптимистическим заголовком: «Чопракцам план под силу». Кошроков прочитал статью, выписал из нее кое-какие факты, цифры, обвел кружочком фамилию автора.

Точка зрения Чорова на события была прямо противоположна той, какую отстаивал автор газетной статьи. Кто же из них прав?

Но Чоров докладывал с явным знанием дела. Зулькарней Кулов, рассказывая о районе, куда предстояло отправиться комиссару, говорил о Чорове, как об инициативном человеке, человеке с выдумкой. Правда, он не вдавался в детали, не уточнял, что это за выдумки. Кошрокову люди с головой нравились всегда, теперь, внимательно слушая Чорова, он искал подтверждения словам Кулова.

Чоров перешел к уборке, ответственному моменту в жизни земледельца, подводящему итог всей проделанной работе. Он увлеченно говорил:

— Когда началась уборка колосовых, за комбайнами, жатками шли ватаги ребят, подбирая колоски. На токах расстелили циновки, кошмы, чтобы ни одно зернышко не пропало, на ссыпной пункт пшеницу везли в мешках; на каждом сделали надпись — сколько тут зерна. На бюро происходили баталии: председатель колхоза докладывал, что на тонну соломы дополнительно намолотили восемнадцать килограммов зерна, представитель «Заготзерна» не соглашался: шестнадцать! Разберешься — обе стороны правы: один имел в виду физический вес, другой — зачетный. И все же царица наших полей — кукуруза. Она пока нас не очень радует. Боюсь, может и подвести. Но что делать? С колосовыми все ясно. И вся надежда на кукурузу.

«Врет газетчик» — твердо решил уполномоченный. Вопросов никто не задавал. Доти повернулся к сидящим: может, кто-нибудь заинтересуется, почему газетная статья дышит оптимизмом, а доклад председателя райисполкома — не слишком. Все молчали. Тогда у Кошрокова мелькнула идея, показавшаяся ему простой и ясной.

— Можно мне?

— Пожалуйста. — Чоров услужливо постучал карандашом по стакану. — Слово имеет товарищ Кошроков, уполномоченный по нашему району.

— Я речь держать не намерен. Если не ошибаюсь, смысл этого совещания — решить вопрос о выполнении плана. — Кошроков вопросительно посмотрел на Чорова.

— Совершенно правильно. Каждый из нас должен ответить на вопрос: даст он план или распишется в своем бессилии. Когда опаливают усы — шутки прочь; говорят, теперь это касается не только мужчин. — Чоров бросил взгляд на Апчару, на присутствующую здесь без приглашения Кантасу. — У меня такое предложение: провести совещание коротко, по-военному.

Кошроков взял со стола свою серую полковничью папаху, оглядел присутствующих, как сделал бы на фронте с солдатами, с которыми ему предстояло провести задушевную беседу перед боем.

— Не надо клятв, заверении, обязательств, тем более не надо длинных речей. Пусть каждый из нас возьмет бумажку, напишет одни цифры. Голые цифры: сколько центнеров кукурузы, по его мнению, можно собрать по району, потом свернет бумажку и бросит на дно моей папахи. Посмотрим, сколько тут у нас оптимистов, сколько пессимистов. Если есть паникеры, это тоже выяснится. С места не вставайте. К вам с папахой подойдет Апчара. Согласна, Чарочка-Апчарочка?

— Согласна. Готова поклониться каждому.

— Ну, и отлично!

Предложение вызвало веселое оживление.

Кошроков развернул районную многотиражку:

— Автор статьи в вашей газете, Зураб Куантов, утверждает, что чопракцам по плечу выполнение плана. Вот его слова: «У чопракцев достаточно кукурузы». Хорошие слова, обнадеживающие. Но вас послушаешь — голод седлает коней, бескормица пробирается на колхозные фермы. Если с урожаем действительно плохо, то надо об этом сказать со всей откровенностью. И надо мобилизовать людей на сбор кукурузы — до последнего початка, до последнего зерна… Вот я и хочу разобраться с положением дела. Для этого Апчара раздаст вам по листку бумаги. Еще раз прошу каждого присутствующего: напишите, сколько центнеров кукурузы можно собрать с полей. — Уполномоченный вырвал несколько десятков листков из блокнота, отдал Апчаре, один листок протянул Чорову, сидевшему поблизости.

Чоров, не задумываясь, проставил цифру, свернул бумажку трубочкой, бросил в полковничью папаху, — мол, лучше всех вас знаю, сколько центнеров дадут неубранные участки.

Он вообще считал, что все знает лучше всех — в любых вопросах, серьезных и незначительных. «Райнач» держал подчиненных в состоянии вечного напряжения, или, как он говорил, в «предстартовом» состоянии. Когда позовет Чоров, никто не знал. Бывало, вдруг он назначает заседание исполкома в четыре часа утра, и не в кабинете, а на колхозном поле. Сам является туда первым и посылает шофера, к примеру, за директором школы, которому не удается освоить средства, отпущенные на восстановление семилетки. Директор полагает, что случилось непоправимое — растащили стройматериалы или дети подорвались на мине. Он едет в чоровской машине, замирая от ужаса, с отчаянием думая, что с ним теперь станет. Смотрит — на холме расположились знакомые лица — словно военачальники перед битвой в стародавние времена. Это члены райисполкома; заседание ведет Чоров, сидящий на разостланной бурке. Увидев директора еще не восстановленной школы, Чоров говорит:

— Извини, дорогой, прервали твой сон. Жена тебе простит. Но учти, при одном условии: если ты на этом месте поставишь телятник. — И втыкает указующий перст в землю рядом с собой. — Понял? Коровник построит директор кирпичного завода, общежитие для доярок тоже найдется кому воздвигнуть. Тебе поручаем телятник.

— На какие средства? Где материал? Рабочие?

— Если бы все это у нас было, тебя бы пригласили в качестве тамады на пир по поводу окончания строительства новой фермы. Думай, как, восстанавливая школу, и телятничек колхозу подарить. За это ты получаешь зарплату.

— Вы же толкаете меня на нарушение финансовой дисциплины.

— Иди ты со своей дисциплиной знаешь куда… Не приходи в исполком, не проси помощи. Понял?

Эти художества Чорова еще не были преданы гласности, но о них знали многие: большинство, впрочем, относилось к ним снисходительно. На свои «выездные заседания» Чоров звал сначала не всех и каждому велел «держать язык за зубами», а потом махнул рукой на предосторожности. Он уверял, что его стиль работы — одна из причин того, что Чопракский район, считавшийся отстающим, стал выходить из прорыва. В верхах однажды даже отметили «инициативу чопракцев». Чоров воодушевился еще больше. Он вызвал лесника, распорядился: «Посылаю в лес бригаду лесоводов для «санитарной рубки». Не мешай им». «Лесоводам» он поручил заготовлять плетни для восстановления общественных зданий и хозяйственных построек. Они вырубили молодые побеги, горные склоны вновь оголились, как при гитлеровцах, когда на близлежащих горах уничтожили весь лес (пустили на дрова, не пощадив даже плодоносящие деревья).