— А зачем его к телеге прикрутили? — спросил я.

— Для прочности, Петр. Видишь, какой у него характер неуемный, ну и… укорот на него… У вас как тут без меня? — в свою очередь, спросил Филя.

— Все в порядке. Работать, конечно, пришлось, — ответил Иван Павлович.

— Шумок был?

— Особенно не было. Подобру-поздорову обошлось.

И вкратце Иван Павлович рассказал ему обо всем.

Брындин с Митей пошли к амбару, прислали оттуда двух дежуривших позавтракать, а сами остались на постах.

Мы начали обсуждать, как везти арестованных, кто с кем отправится. Ехать придется мимо сел и деревень. Надо, чтобы никто но видел, кого везут. Иначе сразу молва пройдет по уезду, и все дело погибнет в самом начале. Мы даже за Василису опасались. Поэтому вызвали ее из кухни и строго наказали, чтобы она обо всем крепко молчала.

— Али не знаю? — удивилась Василиса. — Да кому мне баить? Я и в село-то не хожу. Вот вам, кажись, пора ехать.

Красноармейцы, быстро закусив, отправились запрягать. Василиса вернулась в кухню. Мы остались втроем. Решили, что на первой подводе Митя повезет винтовки и патроны, на второй — Брындин с военным, за ним — красноармеец Сема с Климовым.

— А тебе, Филя, придется везти своего пленного на его же лошади. Твое отношение к нему ему хорошо известно. Для разнообразия и беседы прихватишь Тарасова. Ох, весело вам будет ехать! — позавидовал я.

Одну подводу оставили для Егора и Ваньки, у которых еще надо произвести обыски на дому. Их повезет Иван Павлович. Я с Андреем, своим подводчиком, отправлюсь им вслед.

Когда подводы были готовы, на одну, где уже лежали винтовки, отобранные у бодровского председателя, сложили и те, которые извлекли из бесструнного рояля. Туго увязав все это, мы отправили красноармейца Митю с запиской в УЧК.

Пошли в амбар. В нем полутьма.

Климов спал. Тарасов, как только открылась дверь, быстро вскочил, поправил галстук и, улыбнувшись, кивнул нам. Культурный человек! А Васильев как уселся на бочку, так, видимо, и не ложился. Брындин молча поманил его к себе. Он поднялся и нехотя направился к двери. За ним было зашагал Тарасов.

— Останьтесь, — сказал ему Иван Павлович.

Я с напряжением вглядывался то в его лицо, то в лицо Фили. Узнает его Филя или нет? Лучше бы не узнал. Лучше после, там, в городе, а здесь ни к чему.

Вижу, как продолговатое белобрысое лицо моего друга сначала вздрогнуло, потом побледнело.

— А-а-а-а!

От этого вскрика мы вздрогнули — столько было в нем проснувшейся ярости. У военного перекосилось лицо, расширились зрачки. Вот сейчас схватятся!

Я крепко, изо всех сил сжал кисть Фили, но куда там.

Он оттолкнул меня и кинулся было на военного. Но подоспел Брында. Ведь ему было поручено везти военного, и за него он отвечал. Брында, в свою очередь, легко оттолкнул моего друга и пронзительно крикнул:

— Ты… что-о?

— Да я же его… знаю! Это же он, белогвардеец! Васильев!

— Да нет, совсем не Васильев! — пытаюсь разуверить Филю. — Это Иванов.

— А ну-ка, подайся на свет!

Военный спокойно вышел из-под навеса. Видно, и не в таких переделках побывал этот человек.

Все-таки мои слова в какой-то мере поколебали Филю. Он внимательно начал всматриваться в своего врага.

— Вы ошиблись, гражданин, — совершенно хладнокровно, даже насмешливо проговорил военный. — Я не Васильев. Я Иванов. И отец и дед были Ивановы.

Видно, голос показался Филе знакомым. Он снова всполошился.

— Да что вы мне голову морочите? Он это, он! Тот самый, который в Маче восстание поднял. Я же сам его схватил. Петр, — почти умоляюще обратился ко мне Филя, — ведь он.

— Филипп, — строго напустился я, — какую чушь городишь ты! Того Васильева я сразу бы узнал. А это Иванов. Бывший псаломщик из Алызовки. Приехал в гости к Тарасову. Зять он ему. Случайно попал в эту компанию. Вот проверим его и отпустим.

Пора было отправлять подводы.

— Садитесь! — приказал Иван Павлович Брындину. Затем повернулся к Васильеву. — Иванов, мы, кажется, уговорились, чтобы дорогой баловства не было. Надеюсь на вашу рассудительность. При том вы едете с Брындиным. Трезво учтите это обстоятельство.

Васильев спокойно забрался на телегу и свесил ноги.

— Нет, ноги подберите и для удобства сядьте в задок, — заметил Иван Павлович. — А когда поедете селами, обязательно прилягте. Пусть ни одна живая душа не видит вас. Понятно?

— Понятно, — ответил Васильев.

Брындин сел по правую сторону, провел рукой по груди, нащупывая наган, и взял вожжи.

Наконец и эта подвода тронулась. Скоро она скрылась за садом.

Мы остались втроем. Я облегченно вздохнул и посмотрел на Филю. А он уставился вдаль и, видимо, никак не мог решить, кто же все-таки это был.

— Филя, — вывел я его из задумчивости, — очнись. Подними голову.

Он злобно посмотрел на меня. Его терзали сомнения.

— Ну, что?

— Друг мой, ты на меня обиды не держи. Конечно, мне бы надо заранее сказать тебе про того военного. Предупредить…

— Петя, но ведь это Васильев? — даже обрадовался Филя.

— Конечно, дружище, он самый.

— Так зачем же ты разуверял меня? Сказал бы по душам…

— А ты сам скажи по душам: сильно хотелось тебе задушить его?

Филя подумал, подумал и ответил:

— Горяч я, Петя. Давно меня знаешь.

— И получилась бы у нас рюха. Это хорошо, что самого Васильева убедили, будто он Иванов. А он такой же Иванов, как мне дядей приходится верблюд. Сам знаешь — в городе неспокойно. Надо быть готовыми ко всему, но притворяться, будто мы ничего не подозреваем. Эти левые эсеры орудуют и в городе и в уезде. И здесь, у Тарасова, был их самый главный. Хорошо, что он уехал, ничего не зная о нашей облаве.

Филя и Иван Павлович уставились на меня. А я продолжал:

— Да, готовится восстание. Может быть, вспыхнет и в некоторых селах. Возглавят левые эсеры. Какого числа? Приблизительно числа седьмого будущего месяца. То есть совсем скоро. И организовывает это восстание знаете кто?

Понизив голос до шепота, я выдохнул:

— Жильцев!

Это их обоих ошарашило на некоторое время. Они молчали.

— Почему он? — спросил Иван Павлович.

— Да потому, что он-то и был пятым у Тарасова, не считая Ваньки. Он-то и скрылся.

— Жильцев! — повторил Иван Павлович, словно не веря моим словам. — Ты сам его видел?

— Как сейчас тебя и Филю. Первый раз в окно подсмотрел, второй — когда они укладывали винтовки в телегу. И про седьмое число говорил он бодровскому председателю. Винтовки назначались дезертирам. Это, конечно, была не первая партия обрезов.

Пришел Сема. Видимо, его из кухни послала Василиса. Сема указал на две подводы, намекая, что пора и этим в путь.

— Вот какое наше дело, — заключил я. — Главный допрос придется брать с Васильева и Ваньки.

— Ладно, — сказал Иван Павлович. — Теперь пора отправлять их в город.

Арестованных решили рассадить так: Филя повезет бодровского председателя и Тарасова, Семе достаточно одного Климова. Не скоро растолкали многопудовую тушу, впору хоть опять водой окатить. А когда все-таки он проснулся, первым делом произнес:

— Выпить бы!

Сема принес ведро воды из кухни, подал ковш. Климов зачерпнул, понюхал, покачал головой:

— Не то! — Но жажда томила его, и он, отдуваясь, выпил три ковша.

— Лезь, дядя, — указал ему Сема на телегу.

Разбудили бодровского председателя. Несмотря на то, что он был связан, принялся лягаться.

— Не поеду! — кричал он. — Убейте! не поеду!

— А мы думали, что ты, лягушачий начальник, опомнился, — проворчал Филя. — Хотели распутать твои руки-ноги, небось затекли, а ты забастовку чинишь. Ехать — все равно поедешь, только дай слово, что в дороге не будешь дурака валять.

— Не дам слова.

— Вот бандит! — удивился Филя. — Бросьте его на телегу.

Тарасов вышел скромно. Осмотрелся кругом, будто прощаясь с домом, амбаром, садом, и все кивал нам головой.

Увидя меня, позвал к себе. Пожав плечами, я подошел к нему. Осторожно бросив взгляд на разговаривающих между собою Филю и Ивана Павловича, он таинственно зашептал мне на ухо: