О хиппи-грабителях нет-нет да вспоминали и в селе, и в райцентре, а контрразведчик Богданов обратил взоры свои на Восток.

Сказано: «Ищите и обрящете», и Валентин обрел.

Ломаная кривая протянулась на сотни и тысячи километров, неуклонно стремясь к Тихому океану. Ни один человек в мире не мог бы дать ответа, почему происходит так и что влечет на Восток неизвестных гангстеров-стриптизеров, Бонни и Клайда, от общества убежденных нудистов, гроз сельмагов и дачных поселков. Что движет ими? Кто они? Лишь один Валентин Богданов мог дать пусть и совершенно фантастический, но все же допустимый ответ на эти вопросы.

— Сашка, — произносил майор одними губами, читая очередную заметку по теме. Или же, качая головой, говорил себе: — Нет, не мог так быстро добраться, хотя если на товарняке… К проливу идет, прямо ломит!

Имелась у майора и одна особая, самая тонкая из всех, папочка. В ней находилось лишь несколько вырезок и копий документов, полученных с помощью модемной связи. Все материалы были на английском, и говорилось в них о некоем господине, банда которого сто с лишним лет назад наводила ужас на обывателей Соединенных Штатов. С большим трудом разбойников удалось обезвредить, сам предводитель погиб, вернее, считался погибшим, так как тела его не нашли. Калифорния вздохнула свободно, но… кровавый след не ведавшего страха безжалостного палача многих сот граждан потянулся на север и оборвался на берегу Берингова пролива.

Какое отношение имел американец к кривой на карте Валентина Богданова? И здесь ответ знал лишь тот, кто начертил ее.

«Оборотни в Савватеевке» попались на глаза Богданову гораздо позже описываемых в статье событий. Следующим запоминающимся эпизодом в жизни майора стала, как уже упоминалось выше, схватка с незадачливыми угонщиками; валюту, полученную в результате оной, Валентин вложил в научные изыскания Стародумцева, что благотворно отразилось на результатах.

Когда через три дня, вместо обещанной недели, раздался звонок от Марины, девушки, которой Богданов доверил манускрипт Никольского, майор обрадовался. «Ну ты прямо реактивная! — еще раз при встрече похвалил он наборщицу и, доставая плитку белого пористого шоколада, сказал: — Вот тебе презент». Девушка раскраснелась от удовольствия (она была сладкоежкой) и от избытка чувств открыла страшную тайну: «Да мы со Светкой на пару задолбали, разделили на две части, чтобы быстрее… Чего-то не так?» — спохватилась она, увидев, что майор нахмурился. «Нет, — проговорил он неохотно. — Все так, спасибо».

По дороге домой Богданов задумался: не следует ли вести себя поосмотрительнее? Хотя решительно никакой государственной тайны рукопись не содержала, хотя бы уже потому, что перевод профессор Иванов-Никольский сделал в начале двадцатых годов и спустя непродолжительное время скончался… «Жиля тогда голодно, — не раз вспоминал майор слова Стародумцева. — А уж Вениамин Викентьевич пуще всех бедствовал. Мы с сынком его, Виктором, тайком от старика, бывало, на базар что-нибудь несли, горд он был, — книги продавать да на хлеб менять не позволял, говорил: паче греха нет для человека, который всем им обязан». Валентина это поначалу обескуражило. «Так как же? — удивился он. — С голоду и умереть недолго… Да и потом, всегда найдется лишняя книжка». Стародумцев как-то странно улыбался. «Лишняя? — спросил он. — Что ж, Вениамин Викентьевич лишнюю мог подарить, отдать, если видел, что человеку она нужна, но вот продать, продать — никогда. Это, Валентин, против души ему было… Вы молоды еще, придет время, поймете, мы с Витей тогда тоже мало чего понимали. Это уж теперь, на пороге могилы…»

Богданов и теперь, вспоминая, как профессор произнес эти слова, внутренне содрогался. Впрочем, разговор происходил В' тот день, когда сладкоежка сдала работу и вернула Валентину оригинал рукописи, которой тот, за. исключением нескольких страниц, еще не читал. Распечатку майор отдал старику, и тот с новым жаром принялся за работу, заполняя пустые рамочки в родословной Климова. Древо зацвело. Поскольку никакого компьютера у Милентия Григорьевича, конечно, не было, Валентин (у него-то таковой агрегат наличествовал) оставил дискету себе, намереваясь при первом же удобном случае прочитать заинтересовавшее его произведение.

Тут как раз случился конец месяца. Изобретение коммунистических чудо-плановиков продолжало работать в постперестроечные девяностые; наверное, все дело в том, что маразм, как утверждают некоторые астрологи, имеет свойство крепчать к концу месяца. Одним словом, на работе у Богданова произошел прорыв. В преддверии светлых новогодних праздников зашевелились наркодельцы.

Майор бегал высунув язык, сражаясь с организованной преступностью, которую, как известно, еще никто не побеждал. Если не считать чекистов на заре Советской власти, те суды не загружали, просто расстреливали, по-ленински — «никого не спрашивая и не допуская идиотской волокиты». Однако теперь об этом вспоминать не любят, не те, мол, времена…

Дел на Богданова свалилась целая уйма. К Стародумцеву Валентин не заглядывал неделю, а то и две. А когда, наконец, выбрав время, позвонил и приехал, то застал Милентия Григорьевича в странном состоянии, старик, казалось, был одновременно и очень рад и опечален.

«Вот, — сказал он. — Вот. Сделал… — Достав лист ватмана, Стародумцев поспешил расстелить его перед гостем. — Не все, конечно, но… все-то и не надо… Может, и надо, — тут же поспешил он поправиться, — да не успеть мне. Все… Черед мой настает».

Приходилось признать, что за то непродолжительное время, что майор не бывал в гостях у Стародумцева, в старике произошли некоторые изменения, даже взгляд стал другим, каким-то очень уж спокойным, а привычная ребяческая суетливость пропала, зато появилась склонность поговорить о своей скорой кончине. Богданов, не наблюдавший прежде за стариком такого, естественно, попытался возразить:

«Ну что вы, Милентий Григорьевич. К чему эти разговоры, выглядите вы хорошо, да и дела у нас… — майор поспешил сменить тему. — Я по пути колбаски купил копчененькой, сырку немножко, в кухне на столе положил. Не поставите чайничек?»

Старик засуетился, становясь почти таким, каким знал его Валентин (тогда он не думал об этом) закудахтал, что, мол, конечно-конечно, и убежал на кухню, а Богданов, взяв в руки ватман, долго вглядывался в рамочки-цветы с узорами причудливых завитушек стариковского почерка. Писал Милентий Григорьевич на французском да итальянском, так как предки Климова предпочитали жить в тесной Западной Европе, только один беспутный шалопай Сашка шлялся по бескрайним евразийским просторам в образе волка или бомжа в компании своей чокнутой подружки. «Идемте, Валя, — услышал Богданов у самого уха голос Стародумцева. — Я уже и чаек заварил свеженький, и хлебушек порезал, и продукты, что вы принесли, извольте».

Старик принял из рук гостя ватман, который тот почему-то очень неохотно отдал владельцу. Как ни худо знал Валентин использованные в «древе» иностранные языки, все же прочесть знакомые имена сумел. Он сам еще не понимал, какой именно из «плодов» «взращенного» профессором «вяза» вызвал у него тревогу.

Весь вечер они говорили ни о чем, можно сказать, просто болтали. Расставаясь, договорились, что Валентин придет в воскресенье, то есть через три дня. Сделать этого майор не смог и позвонил Стародумцеву, чтобы перенести встречу. Старик долго не брал трубку, а когда ответил, говорил рассеянно, так что создавалось впечатление, будто его оторвали от важного и, возможно, не очень приятного разговора. Впрочем, об этом Валентин подумал уже позже, а тогда поспешил распрощаться с Милентием Григорьевичем, так и не назначив новой встречи.

Тем же днем Богданов увидел выходившего из «мерседеса» Олеандрова. Валентин не без злорадства подумал, что лимузин наверняка другой, так как предыдущий, тогда только что купленный, озверевший Шурик Климов (ой какая душка!) превратил в груду металлолома при помощи гранатомета, отобранного у охраны самого председателя Русской национальной партии (зачем далеко ходить?). Но тут майору пришло в голову, что деньги, на которые куплен тот первый, да и нынешний «мерс», получены от каких-нибудь очередных эмэмэмщиков, благополучно обобравших доверчивых стариков и старушек, привыкших «верить телевизору».