— Арнольдыч дело предлагает, — проговорил Кирилл. — Надо помогать господину Олеандрову в избирательной кампании.

— Как? — спросил Бакланов и неожиданно для себя, едва ли не со злостью заявил: — Листовки расклеивать, что ли?

— Листовки, ха, листовки! — Ромада коснулся желудка (там, надо предполагать, находилось у него сердце). — Ну, Ленчик, насмешил, листовки… Хотя почему бы и не листовки, а, старик, почему бы нет? Листовки тоже нужны, но не только они, много печатной продукции понадобится, выборы — дело политически важное, курс реформ и все такое прочее, надо выдвигать новых людей, молодых, сильных, здоровых, — последнее слово Аркадий Арнольдович произнес с особенным нажимом. — Так что вперед, вперед, и горе Годунову.

— Че?

Аркадий Арнольдович усмехнулся и изрек, как всегда, важно:

— Пушкин, брат, Пушкин, Александр Сергеевич, классик, понимать надо. Он еще сто лет назад предсказал кое-кому поражение на выборах! Эх ты, серый, «Бориса Годунова» не читал.

Только сейчас Бакланов понял, что это неизящный реверанс в сторону кандидата в президенты.

— Ну, то все шуточки, а дело есть дело, послезавтра к десяти оба придете в офис к господину Олеандрову, там много знакомых лиц соберется, обсудим стратегию и тактику, в общем, поговорим конкретно…

«Черт! Сейчас он скажет: «Все свободны», или нечто в том же духе», — со злостью подумал замдиректора «Форы» и, бросив коротенький взгляд в Кирилла, понял: тот далее и не заикнулся о «Валгалле»! Амбросимов сделал вид, что не заметил настроения зама. Ему, конечно, наплевать, изберут Анатолий Эдуардовича или нет, главное, что открывается возможность отло-мить кусочек от пирога, поживиться за счет сумм, выделяемых Центризбиркомом, и средств сторонников претендента. Собака Безпамятная стал вдруг противен заместителю.

«Далась тебе эта книжка, — усмехнулся кто-то в мозгу Бакланова. — Подумаешь, невидаль, таким дерьмом все лотки завалены, магазины полны-полнехоньки, а здесь — живые деньги… А черта ты зря поминаешь. Гляди, как придет? — Лёня встрепенулся и отчего-то посмотрел на спутника Олеандрова (вот и фамилия политического деятеля вспомнилась). — Ничем с виду не примечательный человек, невысокий — метр семьдесят пять — семьдесят восемь, очень белое лицо, при черных как смола коротких волосах, странно. Глаза чуть с раскосинкой, видно, не обошлось без восточных предков. Кто он? Охранник? Нет. Помощник? Подобострастия маловато, точнее, вообще нет, смотрит в сторону, будто и не слушает. Хозяева таких не любят».

— Что ты там говорил про какую-то книжку? — неожиданна спросил Бакланова Рсмада. — Эй, Лёнчик, да ты где? Вернись на землю, браток.

— А? Что? — захлопал глазами Бакланов, да так потешно, что вызвал всеобщий смех. — Я, это… задумался.

— Книжулечку-то засвети, старичок, — очень ласково произнес А. А. — Она вроде историческая, про наших друзей из Скандинавии? — Лёня автоматически кивнул, хотя про каких друзей говорил Ромада, стало ясно только из следующей фразы. — Был я в Швеции и в Дании тоже, через Норвегию проезжал. Там у них, скажу я вам, жизненный уровень у-у-у! И никакой преступности, все улыбаются, коммунизм, одним словом. Трудно представить, что еще тысячу лет назад они всю Европу в кулаке держали, такие милашки.

Тут, словно кто-то поднес спичку к газовой горелке, доселе молчавший, с непроницаемым лицом политик произнес, сразу становясь активным (он даже, казалось, сделался выше ростом):

— Нордическая цивилизация — это то, с чем все мы имеем дело. Большинство достижений науки и техники, которыми мы пользуемся, — творение северного человека.

— Да-а-а… — протянули директор «Форы» и его зам едва ли не хором. — Вон оно что…

— Видите ли, я неоднократно говорил и много писал на тему того, что русский народ — арии, такие же, как германцы, к которым относятся среди многих прочих и представители народов Скандинавии, — начал Олеандров и, сделав маленькую паузу, обвел всех присутствующих строгим взглядом, как бы собираясь немедленно установить, нет ли среди них неариев. Не обнаружив оных, он продолжал: — Существуют порочные теории, суть которых в том, что русские… воспользуюсь готовым термином, — евразийцы, то есть мы с вами, якобы степной народ. При всех своих достоинствах такие теории не только лженаучны, но и… оскорбительны, хотя, я повторяю, в целом несут в себе много положительного. Одним словом, мы — народ нордический, то есть принадлежим к расе господ в противовес различным… м-м-м, ущербным народам.

— А что же тогда Гитлер?.. — проговорил ошарашенный Кирилл и сам перепугался невольно навернувшемуся на язык сравнению. Чего доброго, обидится претендент да и пошлет куда подальше. — Э-э-э… я имел в виду, что, э-э-э… мэ-э-э…

Олеандров коротко кивнул, совершенно, очевидно, и не думая обижаться.

— А вот тут-то и не надо спешить с общепринятыми мерками, — сказал он и деловито продолжал: — Не станем забывать, в какое время и в какой стране жил и работал Адольф Гитлер. Сейчас все по-иному, к тому же следует помнить, что фюрер германской нации был человеком достаточно ограниченным, по сути дела — марионеткой в руках некоторых из приближенных. Те же, в свою очередь, проделали огромную работу, — они ведь вывели прекрасную теорию превосходства нордической расы, но сделали неверную ставку… впрочем, — политик вдруг запнулся, а Бакланов, как бы между прочим, отметил странный взгляд, который бросил на Олеандрова его молчаливый спутник.

«Может, обиделся за степняков? Он наверняка хоть на четверть, да азиат», — подумал Бакланов, но помощник политика ничего не сказал, и Анатолий Эдуардович как ни в чем не бывало продолжал:

— Впрочем, об этом, если угодно, мы можем поговорить отдельно, возможно, даже послезавтра, по окончании официальной встречи в моем офисе… Так вот, книжка, что-то интересное, я полагаю? — Увидев в руках Бакланова старую книгу в пожелтевшей обложке из дешевого, очень толстого, ворсистого картона, которую Лёня уже давно (еще в тот момент, когда Ромада вывел его из задумчивости) достал из небольшой спортивной сумки, висевшей на плече, Анатолий Эдуардович скорее утвердительно, чем спрашивая, произнес, протягивая руку: — Эта?

Взяв книгу, он взглянул на название и встрепенулся, поднял глаза, вспыхнувшие на секунду странноватым блеском.

— «На пути в Валгаллу», — произнес он медленно, — Джеффри Монтевил… Сан-Франциско… Москва… Перевод… Интересно… — Олеандров повернул голову и посмотрел на спутника: — Взгляните-ка, Игорь Владимирович, это вроде по нашей теме, а?

«Что еще за их тема? — взревновал Бакланов, которому отчего-то расхотелось расставаться с книжкой. — Может, и не надо издавать ее? — мелькнуло у него в голове. — Что-то в этом Игоре… Игоре Владимировиче… как его фамилия? Черт… Бажанов? Нет! Блажнов? Нет, все-таки Важнов. Что-то в нем не то… Черт, голова заболела, а выпил-то всего ничего».

Тут, наконец, подал голос спутник Олеандрова:

— По вашей теме, Анатолий Эдуардович, — с уважением проговорил Важнов. — Нет ничего более скандинавского и нордического, чем Вальхалля. — Он смягчал в слове «л» и произносил «х» со своеобразным придыханием. В ту же секунду, сделавшемуся сегодня не в меру впечатлительным, коммерческому директору «Форы» привиделся огромный, мрачный, холодный освещенный масляными факелами каменный зал с невероятной длины дубовым столом, вдоль которого по обе стороны сидели длинноволосые, бородатые мужи в бранных одеждах. Ему даже показалось, что слышит он гул пира: позвякивание оружия, гортанную речь храбрецов, видит пенящееся в их кружках пиво… — Доверите ее нам? — донеслось до Лёниного сознания. — До нашей встречи послезавтра в офисе?

— Мне бы хотелось… — начал Лёня.

Тут вмешался Ромада.

— Ты что, Лёнчик, такие люди, а ты… Нехорошо, — пожурил он Бакланова.

— Если угодно, — предложил Важнов, — я могу написать расписку.

«Ты чего, дурак?» — прочитал Лёня в коротком взгляде, брошенном на него Амбросимовым.

— Да нет, что вы, нет, не нужно никаких расписок, — как бы извиняясь, проговорил Лёня. — Я просто… единственный экз… неожиданно как-то.