О вы, которых ожидает

Во дворец императрицы пришли уже окрылённые и воодушевлённые. Но всё равно роскошь и прелесть распахнувшегося пред ними вновь поразили. И вновь в головах возникло: «А она, государыня, как примет нас?»

Но здесь прежде всего бросились в глаза доброта и приветливость, отобразившиеся на лице государыни. Каждого, кого подводили к её руке, Елизавета Петровна встречала улыбкой и говорила несколько приятных слов.

У Дениса было спрошено, кем он намерен стать, когда выйдет из университета.

   — Меня влечёт сочинительство. Пробую переводить иностранных авторов, ваше императорское величество, — просто высказал Денис то, что до сих пор, наверное, не говорил никому и дома.

   — Ну а ты? — обратилась государыня к следующему. — По фамилии Потёмкин? Так чему мечтаешь посвятить себя, отрок Потёмкин Григорий?

   — Люблю читать церковные книги. Знаю греческий, — опустил он голову. — Разве сие предосудительно, ваше величество?

   — Господь с тобою! Служение Господу так же почётно и необходимо, как поприще военное или статское, — перекрестилась императрица. — Однако выбор стези служебной у каждого из вас впереди. А дабы поднять престиж университета Московского и его гимназии, я повелела уже ныне пожаловать каждого из вас военным чином.

Так, самый старший из гимназистов — Борис Салтыков был произведён в армейские прапорщики, в капралы конной гвардии — Григорий Потёмкин, а Денис и Павел Фонвизины — в сержанты Семёновского полка.

Что ж, не каждый из них воспользуется сией привилегией. Одни, как Фонвизин, и вправду проявят себя в сочинительстве, оставив выдающийся след в отечественной словесности. Другие, борясь промеж духовным своим призванием и выпавшей неожиданно военной стезей, обретут и высшие воинские чины. Речь здесь конечно же о фельдмаршале и светлейшем князе Григории Потёмкине, ныне же пока ученике университетской гимназии...

Ещё не вступив в соприкосновение с прусскими войсками, фельдмаршал Степан Фёдорович Апраксин вдруг почувствовал, что попал в положение, из коего путь лежал лишь к полной конфузии.

И дело было не в той войне, в которую он должен был вступить здесь, на полях Восточной Пруссии, а в том невидимом сражении, что велось там, в Петербурге.

Степан Фёдорович, коему шёл пятьдесят пятый год, хотя и казался с виду воинственным мужем, но был таким же мирным фельдмаршалом, не выигравшим до сих пор ни одной битвы, как и другие никогда не воевавшие фельдмаршалы — Разумовский и Трубецкой. Однако для канцлера Бестужева он являлся единственною опорою и надеждою.

Окружённый сильными и торжествующими врагами — партией Петра Шувалова и Воронцова, канцлер, ни в коей мере не желавший войны против Фридриха Второго, в то же время знал, что единственное, что его спасёт, это успех русской армии на поле битвы. Неуспех же Апраксина станет и его сокрушительным поражением, поскольку поражение сие объяснят тайным сговором с главнокомандующим, который был его близким другом.

Меж тем от директив, которые поступали из Петербурга в армию, только что вступившую в Литву, можно было сойти с ума. Так, Иван Иванович Шувалов, выражавший намерения императрицы, советовал Апраксину не торопиться, а хорошо подготовиться к предстоящим схваткам. Бестужев, напротив, настойчиво толкал вперёд. Кому было верить, коли он, главнокомандующий, знал, что сии директивы прямо противоположны истинным отношениям к прусскому королю тех, кто сии указания составлял.

С тех пор как Бестужев возглавил правительство Елизаветы, он, по сути дела находившийся на денежном довольствии англичан, всячески подталкивал императрицу к заключению союза с Англиею и Пруссией против Франции и Австрии. Вице-канцлер Воронцов и Шуваловы, особенно их младший брат Иван Иванович, всячески одобряли дружбу с Францией. Но случилось так, что Фридрих Второй, наращивая невиданную военную мощь у границ России, подписал тайный договор с англичанами. И тогда, само как бы собою, Елизавете ничего не оставалось другого, как вступить в оборонительный сговор с французами. Так рухнули все усилия Бестужева одержать верх над противящимися ему силами внутри державы. И теперь, чтобы удержать в руках ускользающую власть, он должен был преуспеть в политике, которая была не его, но которая отныне проводилась в жизнь именем государыни.

Хитрая и осторожная лиса, Бестужев меж тем терял терпение. «Должность истинно преданного друга, — писал он в послании к фельдмаршалу, кое отправлял с надёжным человеком, — требует от меня вашему превосходительству хотя с крайним сожалением и в такой же конфиденции не скрыть, что, несмотря на всю строгость изданного в народе в вашу пользу запретительного указа, медлительство вашего марша, следовательно и военных операций, начинает здесь уже по всему городу вашему превосходительству весьма предосудительные рассуждения производить, кои даже до того простираются, что награждение обещают, кто бы русскую пропавшую армию нашёл. Правда, подобные превратные толкования чинятся от незнания встречающимся вашему превосходительству в том затруднений. Но как со всем тем они вашему превосходительству всегда вредят и вредить могут, то я советовал бы, несмотря на подаваемые вам иногда с какой другой стороны в том успокоения, преодолевая по возможности случающиеся трудности, вашим маршем и операциями ускорять и тем самым выше изображённые толкования пресечь и всем рот запереть».

Однако армии для того и создаются, чтобы когда-нибудь да вступать в сражения. И, коли того пожелает Господь Бог, одерживать победы. Так в конце августа 1757 года жители Петербурга были разбужены в четыре часа утра пушечною пальбою. То был салют в честь одержанной накануне виктории на берегах Прегеля, возле деревни Грос-Егерсдорф[20], где в кровопролитнейшем сражении русские войска наголову разгромили войска прусские.

Путь к столице Восточнопрусского королевства — Кёнигсбергу — был открыт. Однако произошло никем не предвиденное: русская армия стала отходить. Да так поспешно, теряя обозы и пушки, словно по её следам шёл неприятель. Однако никакого усилия со стороны противника не было, чтобы русские стремительно ретировались. В чём же состояла истинная причина?

В правительственном указе, направленном в Коллегию иностранных дел для пересылки иностранным посольствам, говорилось: «Мы имели причину надеяться, что генерал-фельдмаршал Апраксин, конечно, не замедлит возобновить свои операции; но мы тогда ж наикратчайше подтвердили ему ускорить оными. Но, к крайнему нашему сожалению, получили мы новое от него доношение, что армия наша, прибыв к Тильзиту, хотя и снабдила себя двухнедельным провиантом, однако ж упомянутый наш фельдмаршал тем не менее принуждённым себя видел через реку Неман переправиться, дабы от таких мест ближе быть, где армию удобнее б на зимние квартиры расположить можно было. Причины, побудившие к сему новому намерению, так важны, что непризнаваемы быть не могут».

Казалось бы, резон налицо. Случаются и с победоносными армиями вынужденные ретирады, когда, дабы сберечь людские жизни от недостатка снабжения и надвигающихся непогод, следует заблаговременно отойти на более удобное месторасположение. Однако тут дело было в другом: затихла настоящая война, но следом за нею с новой силой разгорелась та, что шла в Петербурге, казалось, в тихих и мирных государственных кабинетах. И жертвою этой вроде бы бескровной войны оказался фельдмаршал Апраксин.