Да вот же, если не хозяин славного гостеприимного дома, то родной брат его, Карл Бирон, участвовал в том геройском походе и подтвердил бы каждое выражение фельдмаршала, коли бы теперь находился не далеко отсюда, в Москве, а сидел бы рядом со всеми в покоях герцога в Летнем императорском дворце.

«Брат мой был в том походе, то — правда, — мысленно отметил про себя герцог. — И свидетельствовал предо мною не раз, что не даровитость и мужество Миниха, а случай не дал потерять всю армию в крымских степях, а затем в гнилом Сиваше. Задыхаясь в сыпучей пыли, падали люди и скотина — воды, хоть каплю воды! Гибель грозила неминуемая и при штурме Очакова, ежели бы не взрыв пороховых магазинов в самой крепости, истребивший разом более шести тысяч его защитников. А он и это — себе в заслугу... Но к чему так распетушился, сидючи за столом и геройски расправляясь со снедью? К чему вся эта воинственность и абрис Марса на испитом и блудливом лице старого сатира? Не замышляет ли чего супротив меня? А ведь не так давно не кто иной, как фельдмаршал граф Миних, твёрже других заявил: передать регентство герцогу Бирону».

Всего какой-нибудь месяц назад Петербург охватила тревога: отходит всероссийская матушка императрица Анна Иоанновна.

Была она тучной, словно вся заплыла жиром, но вряд ли кто мог предположить, что в её-то годы — сорок семь лишь прожила на свете — к ней подберётся смерть. Но, видать, караулила её давно костлявая, ждала, ждала момента, чтобы к ней, неминучей, государыня сама пришла. А накануне того дня — семнадцатого октября 1740 года, — когда всё и свершилось по воле Господа, смерть сама за нею явилась в царский дворец.

Болезнь поначалу заявила о себе неожиданною дурнотою, резью в почках, а затем уже и страшными припадками. Однажды во время охоты государыня упала в беспамятстве с лошади, и доктора, пользовавшие её в последние годы, согласно заявили: сдвинулись камни и теперь жди со дня на день мучительного конца.

Императрица слегла. Боли переносила попервости с терпением, если не сказать с мужеством. Однако вскоре случилось происшествие, которое повергло её в ужас, — в залах дворца однажды ночью появилось привидение, точь-в-точь похожее на неё самою.

Собственно говоря, дежурный офицер гвардии, совершая привычный осмотр караулов, вдруг заметил в тронной зале женскую фигуру в белом.

«Никак, поднялась с постели государыня, — отметил про себя начальник стражи и тут же не на шутку перепугался: — Однако почему императрица оказалась здесь, вдалеке от своей опочивальни, и почему она так странно себя ведёт, словно ощупью пробираясь в потёмках? К тому же ей в последние дни так недужно, что она без помощи не может даже сесть в своей постели. Надо не мешкая доложить герцогу».

Бирон, поднятый с кровати, проследовал за начальником караула в тронный зал и обмер: вдали от них, не приближаясь ни на шаг, как ни в чём не бывало медленно шествовала императрица.

   — Не может быть, — высказал вслух своё сомнение Бирон. — Я только что, проходя мимо спальни Анхен, заглянул в неё: она, матушка, спала крепким сном.

Он снова бросился на половину государыни и тотчас её разбудил:

   — Анхен, Анхен, прости, милая, ради Бога, но скажи: ты не вставала сейчас?

Коротко говоря, герцог позвал слуг и повелел провести Анну Иоанновну туда, где ещё продолжало бродить привидение, несмотря на переполох, поднятый во дворце.

Лишь когда зажгли свечи, двойник исчез. Но Анна Иоанновна успела явственно разглядеть фигуру, которую вместе с нею увидели все.

— Это моя смерть! — произнесла государыня своим низким голосом. — Вишь, в каком она, костлявая, нетерпении, что сама пришла за мною.

С этой самой ночи ни у кого уже не оставалось сомнения: конца жди со дня на день.

Но при августейших дворах каждый неминучий конец одного царствования одновременно означает и начало нового. Только всегда новое начало свершается не так просто, по какому-то единому закону, как, скажем, сама кончина предшествующей царской особы.

Вспомним Смутное время, когда российский трон, из века в век занимаемый законными наследниками, переходивший от отца к старшему сыну, вдруг оказался местом настоящей междоусобной войны. Со смертью Иоанна Четвёртого Грозного, а затем и с кончиною его сына Фёдора Иоанновича прервался целый династический род Рюриковичей и во главе государства Российского оказались люди случайные, а то и попросту самозванцы.

Что-то похожее на смуту постигло российское отечество и после кончины Петра Великого. Он не оставил завещания о престолонаследии, да и, собственно говоря, некому его было оставлять. Единственный прямой наследник по мужской линии, его внук Пётр Алексеевич, пребывал ещё в десятилетнем возрасте. Потому царствующею императрицею стала жена почившего императора — Екатерина Первая Алексевна, ещё в недавнем прошлом, как говорится, особа без роду и племени, то ли чухонка или литовка, а то и полушведка, пленённая в шведском обозе Марта Скавронская[2].

Посаженная на трон сторонниками Меншикова, она процарствовала всего два года, после чего её сменил уже несколько подросший Пётр Второй Алексеевич. Отрок прожил пятнадцать лет, так и не став настоящим мужем, способным отличить охоту, пиры и прочие молодеческие забавы, которым предавался самозабвенно, от того, что называется государственным управлением. Тогда-то, после смерти сего мальчика, и появилась в качестве всероссийской императрицы Анна Иоанновна, вошедшая в историю под именем Анны Кровавой.

С неё началась уже другая, не петровская линия. Дочь сводного брата Петра — Ивана, она когда-то была отдана замуж за герцога Курляндского Фридриха Вильгельма и стала жить, строго говоря, за пределами России в чужом и неуютном для неё городе Митаве[3].

Вскоре муж умер, оставив жену в бедности и неопределённости. Единственным светом в оконце для ещё не старой вдовы оказался некто Эрнст Иоганн Бирон — не шляхтич и не курляндец, человек, как говорили о нём, без кафтана и чина, но быстро завоевавший симпатии скучающей герцогини.

Когда-то дед новоявленного фаворита Бирен, немец по происхождению, служил при курляндском дворе простым конюхом. Тогдашний герцог Иаков подарил ему небольшую мызу, доходы с которой позволили вырастить двоих сыновей. Оба они пошли по военной стезе, как, впрочем, и многие их потомки.

Наособицу от них оказался Эрнст Иоганн. Военную службу он бросил и всю природную изворотливость и авантюрный склад характера посвятил тому, чтобы приблизиться к августейшему двору. Даже фамилию свою изменил на французский манер — Бирон. В Петербурге, где решил домогаться должности камер-юнкера, он потерпел провал, зато «зацепился» за двор в Митаве.

Помог случай: понравился обер-гофмейстеру двора герцогини Курляндской, и она сама положила глаз на юношу красивой наружности. Вскоре он стал её фаворитом — любимцем и любовником, хотя был уже женат, и сместил, ловко подсидев, своего благодетеля обер-гофмаршала.

Тем временем круто изменилась судьба и самой вдовствующей митавской отшельницы, — она оказалась избранной на российский трон.

Верховники, как называлась группа самых влиятельных лиц в России, выбирая Анну Иоанновну в качестве императрицы, рассчитывали на то, что она, не замешанная в местных распрях, станет ручною царицею, всецело им послушной. Для неё они выработали «кондиции» — своеобразные условия, согласно которым и хотели ограничить её власть. И одним из первых условий было — не брать с собою в Петербург проходимца и нечестного человека Бирона.

В столицу России Анна Иоанновна и приехала налегке, вроде бы одна как перст. Да только всё в её поведении оказалось обманом с самого первого её шага. «Кондиции» она тут же разорвала, а из-за её спины пред глазами верховников тотчас вырос её фаворит, всем ненавистный Бирон.

Десять лет царствования племянницы Великого Петра стали наказанием для России. «Бироновщина» — вот такое название русские люди дали этому времени. Пытки и казни, непосильные налоги и поборы, а главное, неограниченное мздоимство и форменное разорение страны немцем Бироном — вот чем было отмечено сие десятилетие.