Политический торг сладился в Могилёве быстро и к обоюдному удовольствию обеих августейших особ. Но надо было знать Иосифа Второго и его страсть к путешествиям: он любил не только присоединять под свою корону новые земли, но просто открывать своему глазу новые города и восхитительные пейзажи. Вот почему он давно уже, с юности, избрал для себя сей графский псевдоним, чтобы под вымышленной личиной путешествовать как частное лицо.

Впрочем, он и у себя в Вене часто выходил на улицы, обманув собственную охрану, смешивался с толпою и всегда возвращался в свой дворец полный впечатлениями.

Став императором пятнадцать лет назад, после смерти своего отца, Франца Первого, он стал править страною вместе со своею матерью Марией Терезией. Разные они были соправители — мать и сын. Начать хотя бы с того, что для Марии Терезии не было ничего ценнее, чем традиции Габсбургов, ведущих своё начало от священного Рима и древней Германской империи. Она этим гордилась. И надо представить себе, как содрогнулось её сердце, когда её родной сын заявил:

— Предрассудки, в силу которых нас хотят заставить думать, что мы стоим выше других, раз мой дед был графом и у меня в сундуке спрятан пергамент, подписанный Карлом Пятым, — для меня и есть чистые предрассудки. Мы при рождении получаем от родителей лишь животную жизнь. Поэтому между королём, графом, бюргером, крестьянином нет ни малейшей разницы. Душу и разум нам дарует Создатель. Пороки же или добродетельные качества являются результатом дурного или хорошего воспитания и тех примеров, которые у нас перед глазами.

Титулы, не раз говорил он, для него не имеют никакого значения, и ему совершенно безразлично, как выглядят родовые гербы того или иного вельможи.

— Я каждому готов разрешить иметь столько рогов, грифов, зверей и даже скотов в гербе, сколько он пожелает, — любил прилюдно высказываться этот император самой, можно сказать, августейшей на земле державы, наследницы священного Рима.

Вот почему так на редкость быстро сошлись русский гость и тогда ещё кронпринц, когда он, наследник престола, узнал, что Шувалов, будучи на деле соправителем российской императрицы, не принял графского звания, которое ему навязывали.

Далее же открылось, что и в другом они схожи — оба увлечены тем, как лучше образовать народы. До того как Иосиф Второй вступил на престол, австрийские школы носили исключительно церковный характер. Он же решительно освободил учебные заведения, в том числе и университет, от религиозных пут, ввёл по всей стране классические гимназии, или, как они ещё назывались, латинские школы, где обучение состояло в постижении древних и современных языков, истории, словесности и естественных наук.

Сам молодой император ни поэзией, ни другими изящными искусствами не увлекался, к Вольтеру и иным просветителям не питал особого пиетета. Но вот как он относился к книге — для многих светочу знаний:

«Следует быть очень деликатным по отношению ко всему, что печатается и продаётся публично. Но шарить по карманам и сундукам, особенно иностранцев, — это значит выказывать излишнее рвение, и не трудно было бы доказать, что, несмотря на все строгости, нет такой запрещённой книги, которую нельзя было бы найти в Вене: каждый, соблазнённый запретом, может читать её, купив за двойную цену. Поэтому всякому честному человеку, особенно иностранцу, привёзшему с собой один экземпляр книги, можно оставить её, так как государь обязан следить не за совестью отдельных людей, но лишь за общественною моралью».

Обсудив всё, что следовало обсудить с императрицею, австрийский «граф» оставил себе свободные дни, кои и решил посвятить любимому времяпрепровождению — путешествию. Он решил заехать как бы инкогнито в Санкт-Петербург и в Москву. И упросил, чтобы в сих вояжах его непременно сопровождал его давний друг Шувалов.

В Петербурге ему захотелось побывать в Академии художеств, а в Москве — в университете. Там он присутствовал на торжественном акте, на котором Иван Иванович вручал награды особо успевающим гимназистам и студентам.

Поразил австрийского путешественника и один знатный русский богач, который содержал, оказывается, на свою стипендию студента. Сей студент так отменно произнёс свою речь на итальянском языке, что русский богач и меценат прослезились. А следом случилось совсем уж непредвиденное. Богач — а им оказался Прокофий Акинфиевич Демидов — встал со своего места и заявил, обращаясь к куратору университета:

— Ты помнишь, любезный Иван Иванович, как я недавно нанёс тебе визит и вручил десять тыщ рублёв на нужды университета. Притом пообещал: кой-чем ещё пособлю. Так вот теперь даю тебе на твоё дело ещё десять тыщ. А также завещаю университету собранный мною гербарий и свою библиотеку.

«Граф Фалькенштейн» слушал переводимые ему Шуваловым слова и втайне завидовал: вот о таких почестях мечтал и он, австрийский император и властитель Священной Римской империи.

Четырнадцать долгих лет... Да за такой срок даже человека, с которым прожил бок о бок, можно забыть, ежели все эти годы не встречаться. А тут речь о вельможе, коего не только близко не знал, но с которым всего-навсего лишь однажды и свиделся.

Да и разговор тот был — сумбурнее не придумаешь: дескать, возьмите, ваше высокопревосходительство, меня, рядового солдата царской службы, с собою в дальние заграничные края; верою и правдою вам стану служить.

Позже сам испугался собственного поступка. А пуще — тётушкина гнева, угрозою проклятия и отлучения от собственного дома не позволившей непутёвому племяшу свершить необдуманный шаг.

Извиниться бы ему тогда пред тем добрым человеком, что просителя не прогнал, а любезно выслушал. Более того, со своим племянником графом познакомил и вроде бы согласился даже похлопотать за странного преображенца. Только куда там — как нежданно свалился на голову, так и сгинул без следа сей вьюнош в солдатской шинели. С той поры они более ни разу не свиделись.

И вдруг — как накатило:

То были стихи, которые нежданно вылились из него, почти тридцати пятилетнего коллежского советника и уже более или менее заметного сенатского чиновника, когда он узнал, что его былой кумир Шувалов возвернулся из своего затянувшегося заграничного вояжа.

С чего бы это бывшему рядовому преображенцу, а ныне экзекутору Департамента государственных доходов правительствующего Сената Державину разразиться стихотворным приветствием?

Да к тому ж в честь вельможи, коий в смысле влияния и власти был, можно сказать, уже никто. В высшей степени обыкновенное частное лицо.

И тем не менее — такие восторженные слова!

Восторг этот можно было бы объяснить благодарными чувствами, коли Шувалов принял бы, скажем, хотя бы однажды участие в судьбе Державина. Но, как уже было показано, ничего подобного в жизни не произошло. Собственную карьеру он, ныне уже заметный чиновник, сотворил сам.

А сей карьерный путь был у него ох как труден и непрост!

Однако надобно об этом чуть подробнее и, главное, по порядку, с тем чтобы стало понятнее дальнейшее.

Итак, после коронации Екатерины Второй, в коей участвовал и полк Державина, солдаты вновь вернулись в свои петербургские казармы. И потянулась тоскливая служба. Единственным светом в сей беспросветной доле явилось для него кропание стихов украдкою от товарищей.

Что это были за стихи? Мадригалы, идиллии, сатиры, эпиграммы, басни, в которых он подражал Лафонтену, коего узнал по немецким переводам.

Упражнялся он и в сочинении конфетных билетцев. Это были двустишия, предназначенные для бумажек, в которые завёртывались сладости на весёлых пирушках, где, разумеется, присутствовали и дамы. Кому какая конфета достанется, тому и исполнять желание, означенное в стихах.