— Как мне показалось, в вас он немало заинтересован. Полагаю, милость его коснётся и вас.

   — Ты так думаешь? — встрепенулся Пётр Иванович и неожиданно весь преобразился. — А как же иначе? Такие, как я, на дороге не валяются, чтобы чрез них перешагивать, не глядя. Вот как я ещё новому государю пригожусь, ты ещё, Вань, увидишь! Ему теперь, особенно попервоначалу, будут зело нужны советники с государственным умом и твёрдою хваткою. А я — таков. Завтра же поутру, как он приказал, буду пред его очами. Вот только правая сторона будто чужая временами. Иль, полагаешь, продуло где? Только бы не паралич. Такие времена настали — тут, брат, не до хвори.

Поутру, как и было наказано, Иван Иванович приехал на Васильевский остров, в Кадетский корпус. Вошёл в залу и не поверил своим глазам: кадеты в строю, а пред ними с эспантоном[22] в руке — сам император.

Узрел вошедшего Шувалова и, подав команду всем обратить взоры свои на нового директора корпуса, отдал ему сим эспантоном честь и самолично пред фрунтом отдал ему рапорт. Как бывший директор — вновь назначенному.

Сие так смутило Шувалова, никогда не бывшего в строю, что он потерялся. Но всё же взял себя в руки и принял от императора новую должность со всеми знаками, подобающими этому важному моменту.

Вскоре поехали на плац. Там уже экипаж за экипажем — целая вереница карет. А подле них — их владельцы.

Вот в первом ряду граф Алексей Григорьевич Разумовский, тут же голштинские принцы — дяди императора, где-то Никита Иванович Панин, воспитатель великого князя Павла Петровича. И конечно же — братья Шуваловы, Пётр и Александр.

Государь, выскочив из своей кареты с резвостью корнета, запрыгнул на коня, коего ему тут же подвели.

Все, кто прибыл в своих каретах, тут же построились в шеренгу. Впереди — фельдмаршалы, далее — по старшинству — генералы.

Император вынул из-за обшлага своего кирасирского мундира бумагу, которую составил сам вчерашним днём, и зачитал её своим звонким молодым голосом.

Иван Иванович, также стоявший в строю среди других генерал-поручиков, вдруг услышал: генерал-аншефы Александр и Пётр Шуваловы возведены в генерал-фельдмаршалы.

Прозвучали и другие назначения. В том числе Никита Иванович Панин был пожалован в генерал-аншефы.

Шеренга стала перестраиваться в соответствии с новыми званиями: фельдмаршалы — к фельдмаршалам, генералы — по своему ранжиру.

   — А теперь, господа, все в седло! — скомандовал молодой — тридцатитрёхлетний — император.

И когда многие стали садиться на лошадей, государь вместе со своим генерал-адъютантом Гудовичем подъехал к графу Разумовскому.

   — А вы, фельдмаршал, почему не исполнили моего приказа? — Государь остановил своего коня перед Алексеем Григорьевичем.

   — Увольте, ваше величество. У меня и коня нет, — попробовал отшутиться граф.

   — Ну, это пустяки! Гудович, предоставь фельдмаршалу своего. На время. Надеюсь, завтра граф приведёт с собою такого коня, что всем нам станет завидно. — Государь попытался свести к шутке не покидавшую его настойчивость.

Однако и Разумовский упёрся:

   — Я, ваше величество, уже много лет не был в седле. Неужели вам станет приятно видеть фельдмаршала упавшим в какую-нибудь канаву?

Узкие глазки Петра Фёдоровича вдруг стали круглыми, точно две пуговицы.

   — Кто ещё не привык скакать в седле? Вы, генерал Никита Панин? Так знайте, через неделю все вы, фельдмаршалы и генералы, станете у меня настоящими всадниками. Что, привыкли к маскарадам? Любо-дорого было видеть вас в бабьих нарядах, как приказывала одеваться вам, мужикам, моя тётушка-императрица. А самой ей шли костюмы мужские, и она лихо скакала по полям и перелескам. Так вот я выбью из всех вас этот маскарадный дух! Всем — в сёдла!

Занеся ногу в стремя, Иван Иванович неуклюже ухватился за луку седла, но всё же перенёс своё довольно-таки грузное тело через круп лошади. Был он по годам почти ровесником с государем, но ни разу до сего дня не оказывался во фрунте.

А как они, братья? Только посмотрел в их сторону, как увидел: Пётр, ещё не приняв стремя из рук подошедшего к нему офицера, вдруг повалился на землю.

   — Что с фельдмаршалом Петром Шуваловым? — подскакал к упавшему государь.

   — Никак удар, ваше величество. Вон правая половина — рука и нога волочатся, видно, отнялись...

То, чего так опасался Пётр Иванович Шувалов, случилось: его разбил паралич. Однако, лишившись возможности самостоятельно передвигаться, он велел перенести себя в дом своего помощника Глебова, чтобы прямо там, в доме, передавать свои приказания и заодно, как он того хотел, — советы молодому государю.

Отсюда, словно из штаба, он рассылал во все концы Петербурга необходимые указания подчинённым ему службам. Для их передачи он использовал своего адъютанта Григория Орлова, которого не так давно выбрал из наиболее отличившихся на войне офицеров.

Капитан Григорий Орлов и впрямь оказался героем. Раненный в руку и ногу в жесточайшем сражении при Цорндорфе, он не оставил поля боя и, став к орудию, громил пруссаков артиллерийским огнём. За этот подвиг командование вознаградило его почётным правом сопровождать в Петербург взятого в плен флигель-адъютанта прусского короля — графа фон Шверина. Тут-то граф Шувалов, бывший, ко всему прочему, и главным артиллерийским начальником, так называемым генерал-фельдцейхмейстером, взял его в свои адъютанты.

Красавец, силач, обладатель гигантского роста, Орлов теперь стал не только грозою, но и предметом страстного вожделения всего женского населения Петербурга. От него не могла уйти ни одна встретившаяся на пути ни гувернантка и прачка, ни даже весьма почтенная дама из высшего круга.

Чуть ли ни в первый же день службы у Шувалова он покорил его давнюю любовницу Ленку Куракину. Знать, тогда Пётр Иванович, узнав о коварной измене своей пассии с его же собственным адъютантом, почувствовал первые признаки удара.

   — Я ему, вертихвосту, покажу, как переходить дорогу старшим! — пригрозил Пётр Иванович, но выполнить сию угрозу уже не смог.

Да и что можно было сделать с этим бретёром и отважным сердцеедом, когда рогоносцем оказался не кто иной, как сам император? Если к княгине Ленке Куракиной Орлов заезжал поутру, то ночью он был уже в постели великой княгини Екатерины Алексеевны.

Впрочем, государь, даже если бы и вызнал досконально всё о ночных авантюрах своего соперника, рогоносцем себя бы не счёл. Они давно уже жили порознь — великая княгиня и великий князь. А заместо законной жены у него была Елизавета Романовна Воронцова, на коей он собирался жениться. У великой княгини, уже ставшей императрицей, на Григория Орлова были свои взгляды.

   — Ты только скажи, моя радость, и мы, братья Орловы, мигом расправимся с твоим деспотом муженьком, а тебя возведём на престол, — вырывалось у него не раз в минуты тайных свиданий.

   — Это меня, бабу? — жеманно втягивала она его в разговор.

   — А что, разве Елизавету не мы, офицеры, посадили на трон? У неё же из тех, кто ею обладал тогда, был только один Алёшка Разумовский — он, кроме как вертеть воловьи хвосты, ничего другого не умел. Я же у тебя... Мне сам чёрт не брат! Боевой офицер. И такие же мы остальные Орловы — Алёшка, Фёдор и Володька.

Она кокетливо пожимала плечами:

   — Сравнил: дочь Петра Великого — и я, чужестранка. Окромя вас, Орловых, за меня никто и не вступится, даже если муженёк мой решится постричь меня в монастырь.

   — Ха! Да за тебя я всю гвардию подыму! Только дай срок.

   — Опоишь каждого? Знаю, у тебя дома на Малой Морской чуть ли не каждый день — дым коромыслом. Сборища таких, как ты, кобелей. Ай изменяешь мне?

   — Катя! Да побойся Бога... Я лучше израненную свою руку дам отрубить, чем изменщиком тебе содеяться. Потому и собираемся под видом пирушек, чтобы сговориться в твою пользу.