Алфея засмеялась, оценив его каламбур, и поцеловала в шею.

— Ты не такой уж неандерталец, как притворяешься.

— Там трое людей оказались в ловушке в одной комнате, и никто из этих бедолаг не мог получить то, что хотел… В нашем случае разница лишь та, что в ловушке двое — мистер и миссис Джерри Хорак… Не хочу больше говорить об этом.

Алфея обняла его, и оба замерли в долгом, нежном поцелуе.

Снова послышалось шуршанье крупки за окном на фоне шепота, вздохов и бормотания. Она поднялась, накрыв распущенными платиновыми волосами шрам на его груди. Он неистово ласкал ее тело, но Алфея решила задержать свой оргазм, пока Джерри не достигнет своего. Это была сладостная мука. Когда он наконец вошел в нее, она с громким криком повалилась на матрац, чувствуя, как каждая клеточка ее тела уносится в дальнюю, фантастическую страну блаженства и радости.

Они условились встретиться в галерее Лэнгли в одиннадцать часов. Галерея находилась на Медисон авеню в нескольких кварталах от ее дома, поэтому она отправилась пешком. О вчерашней буре в городе напоминали лишь обрывки газет в сточных канавах. Было очень холодно, небо казалось лазурным. Сверкающие витрины магазинов демонстрировали великолепие и разнообразие товаров. Вдоль тротуара были выставлены горшки с пышными хризантемами.

Нью-Йорк улыбался Алфее, и она улыбалась в ответ.

Она свернула к ухоженному кирпичному дому. На выкрашенной в черный цвет двери была прибита медная дощечка с надписью:

Галерея Лэнгли

Новое и новейшее искусство

Стуча каблучками по паркету, она пересекла фойе и заглянула в залы экспозиции. Джерри пока что не было. Она расписалась в большой книге посетителей. Регистратор, дородный мужчина, который, по всей видимости, выполнял также функции музейного сторожа, вручил ей роскошный, напечатанный на мелованной бумаге каталог, на обложке которого крупными буквами было написано: Хорак.

Толстый ковер поглощал звук шагов нескольких женщин, которые перешептывались, с благоговением рассматривая огромные, почти монохромные картины. Скрестив руки на груди, Алфея стала разглядывать квадратные холсты, площадь которых превышала иную комнату. На бежевом фоне огромный гладкий темно-коричневый шар был разделен надвое коричневой линией. Маленькая табличка в правом нижнем углу гласила, что работа продана.

К ней подошел комиссионер.

— Хорак здорово вырос со времени своей последней выставки, — сказал он с неким среднеевропейским акцентом, национальную принадлежность которого Алфея определить не смогла. — Сейчас считается, что покупка его картин — это столь же надежное помещение капитала, как и покупка картин Поллока или де Коонинга… В то же время цена более доступная.

— Я пришла просто посмотреть.

— Всегда готов оказать вам услугу, — проговорил он, галантно ретируясь.

Она успела пройти все залы, когда появился Джерри. Среди чопорных матрон и комиссионеров в строгих костюмах Джерри в линялых джинсах и черной кожаной куртке казался каким-то чужаком. Подняв руку в приветствии, он направился к Алфее.

— Каков приговор? — громко спросил он, нарушая кладбищенскую тишину. Стоящая рядом пара обернулась и укоризненно посмотрела на него.

— Я не понимаю, что ты хочешь здесь выразить. — Она кивком головы показала на большое полотно. — Что жизнь — плоская и бесцветная?

— Что я растоптан, — сказал Джерри. — Когда я вышел из психушки, я стал избегать всего предметно-изобразительного.

— А что случилось с моими портретами, Джерри?

— Берт хранил их для меня, но мне было больно смотреть на них, и я их уничтожил… Ты не согласишься снова мне попозировать?

— Если ты позволишь мне попытаться написать твой портрет.

— А ты работала все это время?

— Нет, но хотелось бы возобновить.

— А почему бы и нет! Организуем с тобой целое художественное направление портретистов. — Он засмеялся.

Вновь подошел комиссионер.

— Я вижу, мадам, вы встретили нашего художника.

— Да, он уговаривает меня купить вот эту картину.

— Это будет несусветной глупостью с твоей стороны, — возразил Джерри.

На лице комиссионера появилось нечто вроде улыбки.

— Должен сказать, что о ценности работы меньше всего способен судить сам художник.

Пока оформлялась покупка, Джерри острил, что, если бы у нее все шарики были на месте, она ни за что бы не выложила такую сумму за огромный коричневый шар, который для нее не имеет никакого смысла.

Комиссионер озабоченно сопел, пока Алфея не выписала чек.

Они покидали галерею, смеясь, словно расшалившиеся дети. До места, где остановился Джерри, было неблизко, тем не менее они решили пройтись пешком. Через полчаса оба почувствовали, что умирают от голода, и завернули в небольшую закусочную, где за тесно стоящими столиками беседовали посетители, а между ними с тарелками в руках балансировала грудастая официантка. Алфея и Джерри съели по толстому, хрустящему сэндвичу с копченой говядиной.

Если бы кто-нибудь увидел меня здесь, то не поверил бы собственным глазам, подумала Алфея Койн Каннингхэм Фирелли Уимборн. Она сохранила вполне невозмутимый вид, когда двое сидящих за соседним столиком и отчаянно жестикулирующих коммерсантов засмеялись, видя, что она промокает бумажной салфеткой горчичное пятно на своей шелковой блузке.

Рядом с Джерри Алфея чувствовала себя удивительно раскрепощенной и свободной от необходимости соблюдать этикет. Она с наслаждением жевала и громко смеялась, словно перевозбудившийся ребенок. Она вела себя совершенно непринужденно. Перегнувшись через узкий столик, Алфея поцеловала Джерри в щеку пахнущими горчицей губами.

Подкрепившись, они продолжили путь. Обнимаясь и смеясь, они дошли до Хаустон-стрит. Приятель Джерри, уехавший на этюды в Северную Африку, оставил ему ключи от мансарды. Большую часть здания арендовала швейная мастерская, и через открытые двери можно было видеть тесные переполненные помещения, где пуэрториканки горбились над швейными машинками или гладильными досками, а из приемников неслись латиноамериканские мелодии.

В мансарде пахло гипсом, скипидаром, джутом, масляными красками, акриловой смолой, пылью. Джерри закрыл дверь. Взяв руку Алфеи, он приложил ее к своей груди. Сердце его стучало с перебоями.

— Вот что бывает, когда старые инвалиды пешком поднимаются по лестнице, — сказала она, но затем ее насмешливый голос перешел в шепот: — Джерри…

Они повалились на матрац.

Мансарда стала их местом свиданий.

Алфея просила Гордона, своего дворецкого и шофера, подбросить ее в этот район часам к десяти. Джерри уже работал в линялой армейской рубашке защитного цвета, которая была основательно заляпана краской. Они разговаривали мало. Он писал ее, она угольным карандашом рисовала его. Ее этюдам не хватало мастерства, но в них чувствовалась экспрессия, и это ее радовало. Моя мечта была не такой уж идиотской, думала она.

Он писал серию портретов Алфеи размером три на пять футов, изображая ее с реалистической, почти фотографической точностью; эта манера, заставляющая вспомнить Хоппера, позволяла ему блистательно передать ее зажигательную, неотразимую эротичность и одновременно ее одиночество.

Примерно в четыре часа он сворачивал работу. Они ели в одном из ближайших дешевых кафе, затем возвращались в мансарду и предавались любви.

Они редко бывали у нее дома. Дело не в том, что они чего-то опасались: ее повар и горничная жили на втором этаже, а Гордон каждый вечер уходил домой в Гарлем. Но все эти роскошные, элегантно обставленные апартаменты должны были служить одной цели — подтверждать, что Алфея Уимборн была лучшей из лучших. Сейчас у нее не было необходимости кому-то что-то доказывать.

За эти недели она внесла кое-какие мелкие изменения в свой образ жизни: отказалась от девяти приглашений на обед, отменила банкеты и благотворительные вечера и распростилась с сенатором Андре Уордом.