— Когда меня освободили, ты уже была замужем за Тосканини.

— Фирелли, — машинально поправила его Алфея. Она подумала о причине брака, длившегося с апреля по декабрь, — в ее утробе находился ребенок идущего рядом человека — и слегка отстранилась от Джерри. Она не могла допустить, чтобы кто-либо, пусть даже сам Джерри, узнает, кто отец Чарльза. Чарльз — это нечто сокровенное. Ее ребенок. И более ничей.

Я не скажу Джерри — никогда, подумала она.

Налетел ветер, взъерошил мех, проник под шубу.

— А-а, какой смысл ворошить все это? — проговорил Джерри. — Что прошло, то прошло.

Он положил руку ей на талию — невысокий, коренастый мужчина в черной кожаной куртке и линялых джинсах — и притянул к себе стройную, элегантно одетую женщину в дорогих русских мехах. Алфея наклонилась к нему, и дуновение ветра донесло аромат духов до его лица. Они прибавили шагу.

Алфея подстроилась под шаг Джерри.

Они подошли к развилке, и Алфея свернула направо.

— Мне в эту сторону, — сказала она.

— Боже, как легко с тобой!.. Ты единственная из известных мне женщин, которая не способна заговорить человека до смерти… Ты живешь в Нью-Йорке?

— У меня здесь квартира… А ты?

— В Лос-Анджелесе. Я здесь потому, что галерея Лэнгли организовала мою персональную выставку.

— Лэнгли? Внушает уважение…

Когда они вошли в вестибюль, теплый воздух обжег щеки Алфеи. Взглянув в овальной формы зеркало и увидев необычный для себя румянец, она вспомнила, как смущенно и горячо Рой в «Патриции» рассказывала ей о Джерри.

— Ты мне так и не сказал, чем все закончилось у тебя и Рой Уэйс, — проговорила Алфея. — Ты видишься с ней?

— Мы женаты, — ответил он.

Какая-то адская буря пронеслась у нее в голове.

— Прямо как в романе, — беспечным тоном произнесла она. — Ты и Рой.

Швейцар вызвал лифт.

— Алфея, — тихо сказал Джерри, — были некоторые обстоятельства…

— Ни к чему исповедоваться. Я не священник.

— Моя женитьба на Рой — это нечто совсем другое, — добавил он.

Она спала со многими женатыми мужчинами, не испытывая при этом ни зависти, ни вины перед обманутыми женами. Она и Рой провели вместе несколько лет, этого не изменишь, но что из того? Почему же ее душит приступ жестокой ревности, какой-то отчаянный, жгучий стыд?

Бронзовые двери лифта открылись.

Когда они поднимались на лифте, Алфея положила руки на талию Джерри и прижалась горячей щекой к его щетинистой щеке.

— Да, это имеет значение… Но я ничего не могу поделать с собой.

По другую сторону опущенных белых льняных штор ветер швырял крупкой в стекло, но в комнате было тепло, а огонь в камине разгонял призрачную мглу. Алфея пододвинулась к Джерри поближе, прижалась к нему обнаженным телом. Пробило шесть, они провели в позолоченной кровати пять часов.

Джерри загасил сигарету и повернулся, чтобы обнять Алфею обеими руками.

— Ты, наверно, решишь, что я слишком загибаю, но я скажу: ничего в моей жизни не было более правильного, чем это — вот так лежать сегодня с тобой.

— Я верю тебе, — сказала она. Безграничная уверенность, которую он сумел ей внушить, позволила ей признаться: — Я рада, что тебе так хорошо с Рой.

— Ты хочешь, чтобы я рассказал тебе о ней?

— Видимо, мы должны пройти через это.

— Это было ошибкой — жениться на ней. — Он вздохнул. — Она славный ребенок, добрый, верный, а я форменное говно по отношению к ней. Но я ничего не могу поделать. Она всегда такая смиренная и покорная… Смотрит на меня с обожанием, спрашивает мое мнение о своей работе, об одежде… «Ты гораздо умнее меня, у тебя замечательный глаз». — Это все ее слова, ей не надоедает их повторять.

— Такой комплекс неполноценности сводит меня с ума.

— Да, это верно… Мы купили дом на участке чуть южнее Беверли Хиллз.

— Ты? И участок?

— Да. Вообще-то купила Рой… На свои деньги… Участки сейчас подскочили в цене. Этот хоть и не Беверли Хиллз, но с претензиями. Называется Беверли Вуд. Рой выбрала дом с гаражом. Еще до въезда наняла мастера, застеклила крышу, переделала окна… Сделала студию для меня… Единственная беда, что я не могу там работать… И даже дышать.

Алфея погладила его по обнаженному плечу.

— Бедный Джерри, — произнесла она.

— Боже! — сказал он. — Я живу на улице, где каждая пятая хата такая же, как наша! Впрочем, какого черта я жалуюсь? Я рад, коли ее радует дом. Видит Бог, ничто другое в нашем браке не приносило ей такой же радости… После женитьбы я мог работать лишь урывками, причем большую часть работ уничтожал… Она никогда не жалуется. Она называет меня гением и все, что я пишу, считает шедевром, который нужно продать и купить либо новую машину, либо новый диван, либо что-нибудь еще… А, черт побери! Все, что я говорю о Рой, звучит мерзко! Она славная… Дело во мне. С такой скотиной, как я, невозможно жить…

— Она тоже несчастлива?

— В том-то и парадокс… Готов биться об заклад, что нет. Это я несчастен. Она работает в «Патриции» как вол и приходит домой напевая. Она считает, что делает мне приятное… Кленовая мебель, рецепты из женских журналов… Это все для меня… Я пытаюсь говорить все, что полагается в таких случаях, хоть иной раз мне поперек горла встает моя собственная фальшь.

— И ты в конце концов взрываешься, — предположила Алфея.

— Взрываюсь со страшной силой… Ты меня понимаешь?

— Я жила с Обри Уимборном три года.

— После очередного взрыва она уходит в другую спальню и рыдает всю ночь, затем ходит несколько дней как побитый щенок. Сердце у меня разрывается, но когда я пытаюсь извиниться, у меня не получается. Ты не представляешь, каким говном я себя чувствую.

— Обри из кожи лез вон, чтобы угодить мне. Я не сразу поняла, что он производил надо мной психологический эксперимент — хотел узнать, как далеко я способна зайти. Ему нужно было, чтобы я вела себя, как садистка. В конце концов, когда я больше не могла выносить себя, я бросила его.

— Мне жаль Рой так, как никого и никогда не было жаль, но я не могу переделать себя. — Он снова вздохнул. — И потом эта проблема с ребенком…

Алфея убрала длинную точеную ногу с волосатой ноги Джерри.

— У тебя есть ребенок?

— В том-то и дело, что нет. Тут что-то не в порядке, но вот у кого из нас — этого доктора не знают. Перед войной, когда я не хотел детей, я мог их иметь. — Он помолчал. — Может быть, что-то разладилось у меня, когда я был ранен в Салерно.

Алфея затаила дыхание и ничего не сказала.

— Мы ходили к трем разным специалистам. Последний из них усадил нас в своем офисе, стены которого были увешаны репродукциями картин Ван Гога. Сложил свои жирные руки на жирном животе и стал выдавать советы. Он заявил, что ей не следует работать в «Патриции». «Вы должны вести себя как женщина. В этом весь фокус», — изрек этот жирный говнюк. Рой уставилась на меня молящим, полным надежды взглядом, а я сказал: «Я не собираюсь искать работу в какой-нибудь занюханной лавочке, и нам нужна твоя зарплата». Она разрыдалась прямо на глазах этого жирного доктора, стала салфеткой промокать глаза… Мне было до чертиков жаль ее. Кое-как мы вырвались из этой хреновой конторы с фальшивым Ван Гогом. Я не приходил домой целую неделю. Большую часть времени я пьянствовал, чтобы не вспоминать о том, как я ненавижу себя.

— А как насчет развода?

Последовала довольно продолжительная пауза.

— Когда я однажды заикнулся об этом, Рой чуть не рехнулась. Она редко пьет, но тут наклюкалась страшно. Она валялась на полу и пыталась целовать мои туфли. — Обнаженное тело Джерри содрогнулось. — Я думаю, что она покончила бы с собой, если бы я не отступил.

— Обри грозился прибегнуть к оружию и пилюлям… Вместо этого женился вторично.

— Из этой ситуации нет выхода. Рой и я обречены быть вместе. Однажды она водила меня на такой спектакль — «Нет выхода…»

— Жан Поль Сартр.

— Да, так сказать, экзит-энтиалистский спектакль…[13]