— Тогда пусть тебя не волнуют мои родители. Я сама решу этот вопрос.

— Я их пока не видел, но попомни мое слово: когда дело доходит до женитьбы, все богатые выродки действуют по своим законам, которые могут посрамить само гестапо. Они скорее готовы увидеть меня в аду, нежели тебя моей женой.

— Ты так говоришь, будто уже имел дело с какой-нибудь другой богатой наследницей.

— Имел, — коротко сказал он.

— Что касается моих родителей, то тут несколько иное дело. Я имею некоторое влияние на них. Кое-что их может напугать.

Говоря это, она испытала острую ностальгию по тем временам, когда шорохи в ее комнате пробуждали лишь мысли о духах и привидениях из детских книжек. Съежившись на некрашеной табуретке, Алфея расплакалась.

Она никогда не плакала в присутствии Джерри, и эти всхлипывания с приступом икоты сблизили их еще больше, чем секс. Он прижал ее мокрое от слез лицо к своей израненной груди и стал молча гладить ей волосы.

Когда Алфея успокоилась, он сжал ее лицо в ладонях.

— Я люблю тебя, — сказал он.

Несколькими минутами позже они погрузили вещевой мешок, холсты и большой, еще влажный портрет на заднее сиденье фургона. Она отвезла Джерри в Сотелль — старую часть Лос-Анджелеса — дремотное местечко, большая часть которого состояла из обветшавших домишек. Приятель Джерри жил в старой, облупившейся хибаре. Зато стены и крыша были увиты алжирским плющом.

Алфея вернулась в институт к последнему часу занятий. Лицо ее было надменным и холодным, когда она наносила на холст контуры модели.

На следующий день было очень жарко, и лишь к пяти часам стало чуть прохладнее. Алфея и Джерри находились в оранжерее. Джерри, без рубашки, сосредоточенно и быстро наносил краску в углу огромного холста, Алфея стоя позировала. Она услышала звук приближающейся со стороны ворот машины, которая остановилась у главного входа.

— Странно, — сказала она. — Парадным входом пользуются только мои родители.

Джерри нахмурился — он не признавал болтовни во время работы.

— Я беру перерыв, — сказала Алфея и, стуча сандалиями на высоких каблуках, направилась к вышке для прыжков в воду. Отсюда были видны дом и передний двор. Приставив ладонь к глазам, она взглянула вдаль.

Слуга придерживал открытую дверцу лимузина, возле которого стояла мать, а отец с портфелем в руках выходил из него.

Алфея в тревоге сцепила руки на лифе белого батистового платья, в котором позировала для портрета. Зачем они приехали? Они не сообщали ей о своем возможном приезде. Или, может, этот перепуганный беженец позвонил им? Об их появлении ей ничего не говорили и слуги.

Джерри, не подозревающий о катастрофе, продолжал работать.

— Ты знаешь, Джерри, — сказала она нарочито громким и бодрым голосом, — сюрприз из сюрпризов.

Он обернулся, прищурился.

— Что такое?

— В «Бельведер» вернулась делегация Организации Объединенных Наций.

— Твои родители? — Не выпуская из рук испачканный краской мастихин, он направился к вышке для прыжков.

— Вот они, богатые выродки, — употребила она термин Джерри.

— Я надену рубашку.

— Правильно, изобрази страстного поклонника.

— Знаешь, Алфея, они обо мне рано или поздно узнают, так что плохого, если это произойдет раньше? И потом, ты сказала, что сама способна уладить дело с родителями. — Он улыбнулся, однако положил руку ей на талию, чтобы успокоить ее.

В этот момент отец взглянул в их сторону. Алфея была слишком далеко, чтобы рассмотреть выражение его лица, но она обратила внимание, что он расправил плечи, когда увидел их.

— Ты испачкаешь мне платье, — сказала она, отодвигаясь от Джерри.

Отец помахал ей рукой.

Почему я так боюсь? Она помахала ему в ответ.

В строго обставленном прохладном зале к Алфее приблизился Лютер и пробормотал, что миссис и мистер Каннингхэм ожидают их в библиотеке. Страх Алфеи еще больше усилился, и она отпрянула от Джерри.

Особняк был свободен от излишеств, свойственных усадьбам старых Койнов, и в глазах миссис Каннингхэм представлял собой простой дом, однако несмотря на отличную мебель и разнообразные украшения начала девятнадцатого века, его вряд ли можно было назвать уютным. Казенность и нарочитость стиля особенно бросалась в глаза в библиотеке. Она располагалась на первом этаже восточного крыла, стены были облицованы панелями орехового дерева, полки с тысячами книг достигали высоких потолков, что подчеркивало огромную площадь помещения. Рядом с гигантским камином концертный рояль казался маленькой черной игрушкой.

Предвечерний свет просачивался сквозь плотные шелковые шторы, падая на кресла, в которых мистер и миссис Каннингхэм восседали столь неподвижно, что казались высеченными из красного гранита. Мистер Каннингхэм поднялся, протянув вперед руки.

— Девочка, моя, — произнес он.

— Алфея, дорогая, — сказала мать.

— Папа, мама, какой сюрприз! — Алфея прошла по огромному ковру, который был специально заказан для этой комнаты. Родительские поцелуи нисколько не уменьшили стука сердца в ее груди. — Почему вы не сообщили мне о своем приезде?

— Мы пришли к решению лишь сегодня утром. Мы прибыли поездом, — сказала миссис Каннингхэм.

— А что с конференцией? — спросила Алфея.

Джерри остановился в дверях.

Глядя на него, мистер Каннингхэм сказал чуть погромче:

— Входите. Вы, должно быть, мистер Хорак.

Алфея подтвердила:

— Да, я писала вам о моем друге.

Миссис Каннингхэм, телячья застенчивость которой трансформировалась в царственную холодность, осталась сидеть, а мистер Каннингхэм, всегда чувствующий себя непринужденно и легко, поднялся с таким строгим и чопорным видом, словно был не в сером летнем костюме, а в генеральском мундире и при всех регалиях. Джерри, в неглаженных армейские брюках, перепачканных краской, поправляя кудрявый каштановый вихор на лбу, сделал шаг ему навстречу.

Алфея представила их друг другу.

По своему обыкновению, Джерри не продемонстрировал ни малейших признаков подобострастия. Он вел себя, как всегда, непринужденно, словно принадлежал к этому кругу и был на короткой ноге с королями — и Койнами.

— Рад познакомиться с вами, миссис Каннингхэм.

— Садитесь, мистер Хорак, Алфея. — Мистер Каннингхэм дождался, пока они уселись на разные концы длинного черного кожаного дивана. — Я не буду ходить вокруг да около, — сказал он — Мы приехали из Сан Франциско по одной причине. — До нас дошли обеспокоившие нас сообщения…

— Сообщения? — перебила его Алфея. — Что ты имеешь в виду под словом «сообщения»?

— Каждую неделю Млисс звонит мне по телефону, — пояснила миссис Каннингхэм.

— Она… шпионит за мной? — шепотом спросила Алфея.

На помощь пришел мистер Каннингхэм:

— Она звонит твоей матери, чтобы рассказать о положении дел в «Бельведере»… Ты ведь знаешь, как они близки. — Млисс была няней Гертруды Койн, как и Алфеи. — Естественно, главный предмет их разговоров — это ты. Нам хочется знать о тебе все. — Обычное любезное выражение исчезло с красивого лица мистера Каннингхэма, оно приобрело непривычную жесткость. — Мы с беспокойством узнали о все нарастающей интенсивности твоей… гм… дружбы. Похоже, все свободное время ты проводишь с мистером Хораком… Время после полудня, вечера, выходные дни…

— Джерри пишет мой портрет.

— Алфея, — вмешался, взглянув в ее сторону, Джерри. — Твой отец прав. Они бросили дела Организации Объединенных Наций не для того, чтобы заниматься словесными играми. — Он выразительно поднял густую черную бровь.

Алфея, взбешенная и расстроенная тем, что Млисс, ее няня, ее друг, шпионила за ней и доносила, сказала себе, что Джерри прав. Рано или поздно родители узнают обо всем. Она согласно кивнула Джерри.

Джерри сказал:

— Я действительно пишу Алфею… Но между нами все весьма серьезно.

Мистер Каннингхэм промокнул высокий, с залысинами лоб.