— Так ведь ежели бедным людишкам мы облегчение не дадим, они отшатнутся от нас. С кем от недругов обороняться будем? А ежели татары на город полезут?

— С ханом договориться надо, — предложил Каярес, — обещать ему дань платить. Золота я дам, и другие тоже не пожалеют.

— Золота у хана и так хватит. Ему рынок потребен, чтобы ясырь продавать. А мы сие запретили, — вставил слово Сузин.

— Придется запрет снять. Без дружбы с ханом мы долго не продержимся.

— Тьфу! — Иван сплюнул, махнул рукой и вышел из зала.

Василько за ним. В соседней комнатушке сели они на подоконник, долго молчали.

Случилось то, чего Василько никак не ожидал: ватага перестала подчиняться ему. И почувствовал он это раньше, чем начались беспорядки у церквей.

Решил он навестить своих ватажников, раскиданных по городу в разных местах. Не успел атаман выйти на улицу, ведущую к порту, как увидел Пашку Батана. В ватаге Батан слыл самым молчаливым и послушным, говорил тихо, был смирен, как овца. Сейчас Пашка шел. обнявшись с четырьмя ватажниками, и горланил песню. Увидев атамана, он гаркнул:

— Расступись, сыра землюшка! Разбойнички идут!

— Это еще что такое? — грозно спросил Сокол.

— Слобода нынче пришла, атаманушка! Воля! Пей — гуляй!

— Сейчас же смирно идите к своему котловому и скажите, что я повелел всех вас наказать!

— Пойде-е-м, как же! Держи карман шире. Братцы, идем в кабак! — И Пашка, не глядя на атамана, будто здесь его не было, потянул друзей к таверне.

Атаман схватился за саблю, хотел сгоряча снести Пашке голову, но тут же сообразил, что не Пашка-тихоня ему надерзил, а вино, им выпитое. Завтра в ногах валяться будет, прощения просить.

Сразу видно — сегодня не тот город, что вчера. Снова занялись пожары, по дымным улицам мотаются пьяные люди. Широко шагая по запорошенной пеплом мостовой, Василько то там, то тут видел отвратительные картины разгула. У Кафской курии кто-то запалил легкую деревянную арку, воздвигнутую в честь праздника. Смех, пьяные выкрики…

А Ионаша разыскал Панчетто. Старый грабитель очумел от жадности, его подручные рыщут по городу, тащат все, что попадет под руку. Ионаша насмешливо глядит бандиту в глаза и говорит:

— Мелочью промышляешь, старина. Не для твоих рук дело. К храму Благовещенья сходи. Знаю, где церковная казна спрятана. Иконы все под золотом. Хочешь, покажу?

— Храмы грабить — грех, — угрюмо говорит Панчетто.

— Православные и бог велел. А это храм — русский, и охраны нет. Показать?

Немного погодя Ионаша подбежал к Охотничьим воротам, где находились около сорока ватажников из Кириллова котла. Задыхаясь от бега, он крикнул:

— Братцы! Католики церковь Благовещенья грабят! Православие оскверняют.

Ватажники сегодня под хмельком. Вскочили все на ноги, схватились за мечи. Ионаша, не говоря ни слова, бросился обратно. Ватажники за ним. У дома купца Сузина полно мастеровых. Увидев бегущих, насторожились, смотрят, куда так спешат лесные люди.

— Что рты раззявили! Под носом у вас храм божий разграбили, а они стоят…

Мастеровые похватали колья, камни и бросились к церкви.

На паперти придушенный пономарь лежит. Двери церкви сломаны, врата царские настежь распахнуты, стойка с просфорами опрокинута. Золотые ризы с икон содраны, в алтаре подняты плиты каменного пола, повсюду обрывки хоругвей и святых одежд. — В левом притворе нашли перепуганного насмерть дьякона. Заикаясь и дрожа, дьякон рассказал, что осквернили храм божий фряги. Тут вспомнили про Ионашу, схватили, давай спрашивать, откуда он узнал про святотатство. Ионаша спокойно рассказал, как он шел мимо храма и услышал шум.

— Сразу почуял, что тут дело неладное, и вбежал в церковь. Фряги ломали пол в алтаре, и были среди них католические священники, которых я раньше, кажется, видел при церкви святой Агнессы.

Это известие взбесило мастеровых. Два старых плотника подняли с полу икону Божьей Матери и бережно понесли по улице по направлению к католической соборной церкви святой Агнессы. Ватажники и мастеровые, крича и проклиная святотатцев, кинулись за иконой. По пути им встречались греки и православные армяне. Они тоже с проклятьями присоединялись к разгневанной толпе.

Ионаша в одном из переулков свернул в сторону и бегом бросился к таверне «Музари».

Здесь шло шумное веселье. Среди гуляющих было много социев и стипендариев, почти все католики. Грек протолкался к Батисто и шепнул ему на ухо несколько слов.

— Эй, вы-ы! — заорал Батисто. — Слушайте меня! Пока мы тут бражничаем, лесные люди да русские мастеровые пошли грабить храм святой Агнессы. Кому дорога мадонна, — за мной!

И Батисто, соскочив с возвышения, бросился на улицу.

Когда прибежали к соборной церкви, здесь уже шел настоящий разгром. Батисто первый врезался в толпу православных и начал направо и налево разить шпагой. Замелькали в воздухе мечи, сабли и шпаги, плиты церковной паперти окрасились кровью.

Площадь перед храмом — сплошное месиво убитых, истерзанных и израненных тел. Толпа все растет и растет. И нет силы, чтобы остановить ее. Половина верующих пьяна и потому лезет в бой не глядя: на меч — так на меч, на шпагу — так на шпагу. Крики, стоны, вой, рычание…

Когда началась свара из-за церкви, ватажники и совсем вышли из повиновения. Василько вместе с Ивашкой сели на коней, метались по городу, но ничего сделать не могли. Каждый православный наказание осквернителей церкви считал самым богоугодным делом. На уговоры атамана никто не обращал внимания. Даже Грицько-черкасин, на которого Сокол полагался всегда, вместе со всем «котлом» вступил в драку и погубил в ней чуть ли не половину людей.

На следующий день волнения утихли, возбуждение улеглось. Пьяных в городе стало меньше — все вино было выпито. Но между восставшими черной тенью легла неприязнь. Рыбаки, мастеровые, наемники дробились на мелкие кучки. Стычки между православными и католиками можно было видеть на каждом шагу. По городу шныряли посланцы консула и еще более разжигали ненависть людей друг к другу. Ватага разлагалась на глазах атамана.

— Что дальше делать-то. атаман? — спросил Ивашка. — Погубим мы здесь ватагу и сами головы за купцов складем.

— Напрасно пришли мы сюда. Слыхал, как этот горбоносый Джудиче перед советом печалился, что хозяев нет и работать не на кого. Ему свободу дали, а он не знает, что делать.

— А мы знаем?

— Знаем! Не вышло Кафу вольным городом сделать — соорудим такой город на Дону. Послушайся моего совета — пока корабли и берег в наших руках, давай махнем отсюда.

— Купцов жалко. За смуту придушат их здесь без нас.

— Так консул тоже купец. Они промеж собой сговорятся. А то пусть с нами на Дон едут — нам в вольном городе тоже купцы понадобятся.

— Вечером пойдем к Никите, там все и решим.

Пока «Лигурия» стояла на внешнем рейде, времени для того, чтобы обдумать свое положение, у Деметрио было достаточно. Он понимал, что капитан Леркари и в случае удачи и при поражении считаться с ним не будет. Кто знает, как он распорядится его судьбой? Поэтому, как только Леркари выпустил рабов и Панчетто вместе с его грабителями, молодой ди Гуаско стал готовиться к побегу. А когда в городе вспыхнуло восстание и «Лигурия» опустела, Демо, переложив добытые в Кафе деньги из сундука в мешок, улизнул с корабля на лодке. Кончету он заверил в том, что вернется за нею тотчас, как только подыщет безопасное для обоих место. Под вечер он пристал к берегу на окраине города и дождался темноты. Под покровом ночи выбрался из Кафы и направился к ближайшему селению, чтобы купить коня. Оставаться в Кафе в любом случае было нельзя. И ди Кабела и Леркари его не пощадили бы, и потому Демо спешил под крылышко могучего отца.

Почти в то же самое время из Сурожа в Кафу выступил Теодоро ди Гуаско. Он вел на помощь консулу более ста вооруженных слуг.