— Где у них совесть? — возмущенно произнес Василько. — Где правда?

— Здесь, атаман, правда одна — золото, — сказал Федька Козонок. — Народ дошлый, купят тебя и продадут — оглянуться не успеешь.

— Много ли просят выкупа?

— Пять тысяч сонмов. Но, я думаю, что отдадут за три.

— Я таких денег не то что в руках держать — в глаза не видывал, — сказал Сокол.

— Не скупись, атаман. Поезжай немедля в лес, вези сюда все золото. Я найду менялу…

— Спроси вон Федьку, ежели мне не веришь. Откуда в ватаге золото? Мы ж не грабители.

— Тогда иди к Чурилову. Его дочь — пусть и выкупит. С меня довольно и того, что я ее отнял у татар. Остальное — не моя забота.

Порешили идти к купцу. Демо показал подворье Чуриловых, а сам вернулся домой, сказав свой адрес. Василько долго стоял около высоких глухих ворот, не решаясь войти.

Вдруг ворота открылись, и из них вышел чернобородый человек в синем кафтане. Он взглянул на Сокола, улыбнулся во всю бороду и крикнул:

— Гостишко лесной пожаловал. Посла-боярина ищешь поди? Здесь мы, заходи давай, — и потянул Василька и Ионашу во двор. — Боярину, правда, сейчас не до тебя. Поживешь у меня, подождешь. Опять за конюшего будешь— дело привычное, — и он подмигнул весело.

— Спасибо, Данила Гречин, только пока не говори про меня никому, — попросил Василько. — Так оно будет лучше.

Посоветовавшись с Федькой, атаман решил пристроиться в свите московского посла.

— А ты иди в таверну, коней поставь, да и сам далеко от кабака не уходи. Может, мне понадобишься или из ватаги кто прибудет. Я пригляжусь, как придет удобный случай, про выкуп скажу.

Федька намерения атамановы одобрил и ушел в город.

Утром Семен Чурилов разослал всех слуг искать Деметрио ди Гуаско. Вскоре он появился у подворья Чуриловых. Деметрио провели к Никите.

— Я догадываюсь, синьор Никита, зачем вы меня позвали, но мне не суждено вас обрадовать.

— Уж не случилось ли с Оленькой беды?!

— Слава мадонне — она жива и здорова. Но люди, у которых я ее оставил, оказались самыми безнравственными. Они узнали, что девушка — дочь богатых родителей, и требуют выкупа.

— Ты смотри на него — врет и не краснеет, — по-русски проговорил Семен, — словно они ее выручили. За что же выкуп?

— Не горячись, сынок. У фрягов и такое может быть, — ответил Никита и по-фряжски спросил Демо: — Сколько же они хотят?

— Десять тысяч сонмов, — Демо развел руками, как бы говоря: «Я тут ни при чем».

— Ах ты, жулик эдакий! Да он нас, батя, за дураков считает. Более тысячи не давай!

— Не суйся под руку! Смотри, как я его огорошу. — Никита Семену отвечал по-русски. Обращаясь к Демо, переходил на фряжский язык: — Хорошо, любезный, я согласен заплатить выкуп. Только скажи: кто эти люди?

— Не могу, я дал слово чести.

— Давать деньги неведомо кому я не буду. Придется снова идти к синьору консулу.

— Вы были у синьора ди Кабелы?! — воскликнул Демо, заметно испугавшись.

— Был. Он обещал перерыть всю землю вокруг, а дочь мою найти. Я иду во дворец консула!

— Ради бога, синьор Никита, не делайте этого. Я пойду сейчас же в этот дом и передам ваши слова. Я уверен, что Ольга завтра же будет у вас.

— Не завтра, а сегодня. Если до вечера ее не увижу, сразу же иду к консулу. Мы понимаем, Деметрио ди Гуаско, что Ольгу спас ты и только тебе мы обязаны. Вот тебе тысяча сонмов, и этого вполне достаточно.

Демо принял деньги и, заверив, что девушка в скором времени вернется в дом, удалился.

— Напугался, наглец. С консулом шутки плохи, — сказал Чурилов, когда Деметрио вышел. — Зови боярина, будем завтракать.

За столом Беклемишев и Никита много пили и были радостны. Княжна Мангупская к завтраку не вышла, сославшись на недомогание. Боярин Беклемишев попросил Никиту о своевольном увозе княжны не говорить никому. Чурилов пообещал, потом сказал:

— О наших делах еще успеем поговорить. Давай о государственных побеспокоимся. Помнишь, как только ты приехал, передавал мне речи великого князя. Дескать, море это — суть граница земли нашей.

— Помню. Это так и есть. И город сей, придет время, встанет крепостью на русском рубеже.

— Время, боярин, пришло! Поверь мне, последние дни доживают здесь фряги. Изворовались до того, что не только друг у друга, а из казны крадут. Войско только на бумаге, стражники из наемных, да и тех мало. Грызутся между собой аки волки. Гвельфы рвут гибеллинов, а те — гвельфов. Узнал я, что вскорости один отчаянный мошенник, именуемый Леркари, хочет поднять в городе мятеж и заменить власть. Народ, боярин, его поддержит.

— Нам от того корысти мало, — равнодушно произнес Беклемишев.

— Ты слушай далее. Решили мы, русские купцы, в это дело встрянуть. Казны тому Леркари дадим и еще найдем полтыщи таких молодцов, каких Кафа отродясь не видывала. Пусть тот Леркари режет гибеллинов, а мы потом покажем порог ему. Объявим Кафу торговым городом и вольным городом и попросимся под руку московского князя.

— Далече, Никита. Рукой ваш город не достать.

— Через хана. Ему лишь бы дань хорошую платили, а русские ли, фряги ли — все одно. Мы с ним договоримся.

— Смелый ты, Никита, сын Чурилов. Только о какой полтыще молодцов помянул, я не пойму?

— Слушай, боярин. Был я эти дни в горах. Более трех дней провел в лесу. Поверить трудно — живут там тайно более пятисот душ, и нашего русского народу среди них достаточно.

— Разбойники? — спросил Беклемишев.

— То и дело, что нет, — и тут Никита рассказал боярину о ватаге.

— Вспоминаю я. Мне Данилка Гречин говорил о какой-то ватаге. Может, это о них и есть. Пошли-ка за ним.

Вскорости пришел Данила Гречин.

— Данилко, вспомнил я твои речи о какой-то ватаге. Кто у них атаманом-то?

— Василько Сокол, боярин. Был я у них. Просил не забывать. Скажи, говорит, послу, что совета ждут русские людишки.

— Давно ли живут здесь?

— С весны.

— И долго ли думают тут быть?

— Собирается ватага в зиму перебраться на Дон. Здесь им все равно не место, — пояснил Никита.

— На Дон, говоришь? Это дело! Про вольный город Кафу — еще как бог велит, а на Дону эта ватага как сгодится. Ведь недаром я сюда приехал, не напрасно у хана шерть на дружбу взял. С весны, я думаю, Иван Васильевич по Орде ударит. Ежели Сокол с ватагой будет на Дону…

— Понял мысли твои, боярин. Тогда, стало быть, ватагу надо осброить как следует.

— Своевольно из казны, доверенной мне государем, я тебе деньжат оставлю, а ты купишь для ватаги оружие да тайно им и передашь.

— Сделаю, боярин. Знаю — против извечного врага русского поднимется эта сброя, я еще и из своей казны денег людишкам дам. Скажи государю — ватагу на Дон сам провожу.

— Хорошо бы с атаманом поговорить, — сказал боярин, — условиться, штоб ватагу на Дон не вел.

— Позволь, боярин, Сокола того найти немедля? — предложил Данила Гречин.

— Где ж ты его найдешь?

— Ужо найду, — и Данила выбежал из покоев.

Ждали недолго. Открылась дверь, и Гречин втолкнул высокого парня с копной русых волос на голове:

— Вот он.

— Ой, брешешь, Данилка, — проговорил Чурилов. — Это же твой конюший, что ко мне приезжал. Где же Сокол?

— Я Сокол, — просто произнес Василько, — здравствуйте, Никита Афанасьевич, и тебе, боярин, доброго здоровья желаю.

«Ишь, как гордо смотрит, — подумал Чурилов, глядя на Василька, — в пояс не кланяется, стервец, несмотря што перед боярином стоит. И красив опять же. И впрямь Сокол!»

То ли хмель разгорячил купца, то ли гордый, смелый вид атамана, он встал, подошел к Соколу, взял его за руку, подвел к Беклемишеву и тяпнул, словно топором рубанул:

— Прошу любить и жаловать, боярин. Мой будущий зятек! Сам не знаю, где снюхались. Потому он и здесь — невесту свою искать прискакал. Нашел ли?

Василька от этих слов в пот ударило. Растерялся, не поймет — правду говорит купец или издевается. Выручил боярин:

— О тебе мы сейчас речь вели. Слышал я, будто совета моего твои люди просили?