– Ага… Есть три метода: арендный, потенциальный и восстановительный. Первый – вообще простой. Сколько можно получить табаша, если сдать людей в аренду на весь период их трудоспособности.

– Как – сдать в аренду? – изумился Марне.

– Обыкновенно. Как на Фиджи сдают в аренду спец-собак, которые пасут овец.

– Но человек же не собака, – возразил он.

– Ну да, – она кивнула, – Это я для примера. Вот. Второй – потенциальный метод. Он похож на арендный, только если сначала людей обучить, а потом – сдать. Стоимость обучения надо вычесть, это затраты. Третий метод – восстановительный. Типа, если жители почти вымерли. Сколько стоит их восстановить по количеству и качеству.

– Это как – восстановить?

– Обыкновенно. Как восстановили морских коров. Они почти вымерли, а сейчас их десятки тысяч. У нас это базовая молочная порода, и вообще, они очень милые.

– И кого-нибудь из людей так уже восстановили? – поинтересовался Дюги.

– Конечно! Восстановили пятнадцать племен северных папуасов. Новая Гвинея была частично под миссионерами, а частично под исламистами, и туземцы там вымирали. Хорошо, что некоторые попали к нам. Их дети выросли, вернулись и вышвырнули из своей страны всех лишних. Сейчас там Фриюнион Папуа-Хитивао-и-Атауро.

Фрэдди помахал в воздухе креветочным хвостом.

– Подтверждаю. В антарктической группе проекта «Ballista-Astarta» была девушка по имени Оо Нопи из племени Нгра, с островов севернее Папуа. Выжили лишь те семьи этого племени, которые оказались в сфере влияния Меганезийской Новой Британии.

– Оо замечательная девушка, – добавила Жанна, – Правда, немножко резковатая.

– Вот! – сказала Люси, – А сейчас у нас восстанавливают эректусов, которые вообще вымерли. В прошлом году их родилось четверо, на атолле Тероа, в Ист-Кирибати.

Клод Филибер вздохнул и покачал головой.

– Восстановить и распространить таким способом можно только генотип, а никак не ментальную базу этноса. Я француз, и я не знаю даже названия того африканского племени, которому я обязан более, чем половиной своих генов.

– К сожалению, так бывает, – подтвердила Рокки, и повернулась к Доминике, – Вот, вы родом из Лангедока, но я сомневаюсь, что вы свободно говорите по-окситански.

Француженка улыбнулась.

– Я только в школе узнала, что такой язык вообще существует.

– Средневековая Окситания, – продолжала Рокки, – была наиболее перспективной и развитой общностью в Европе, но её уничтожили. Очень показательный пример.

– Вы намекаете на то, что Окситанию разорили католики? – уточнил Филибер.

– Какие намеки, если Альбигойский крестовый поход это исторический факт?

– Уничтожение Окситании тоже можно оценить в деньгах? – спросила Доминика.

Меганезийка взяла с блюда очередную креветку и утвердительно кивнула.

– Все можно оценить. Только сумма получится астрономическая.

– Тогда какой смысл оценивать?

– В случае с Окситанией – никакого. Но не все общности такие дорогостоящие.

– Вы хотите сказать, что какая-то общность стоит дешево?

– Да, – Рокки кивнула, – Например, общность эмирата Эль-Шана, численностью около шестисот тысяч, стоит менее полмиллиарда фунтов. Примерно как три супертанкера.

– Порядка восьмисот фунтов на человека? – спросила Доминика, – но это нонсенс!

– Почему же? Стоимость выращивания особи человека в питомнике такая же, как и в случае выращивания особей других крупных сообразительных млекопитающих.

– Фиджийская овчарка из питомника стоит семьсот фунтов, – вставила Люси.

– Выращивать людей в питомнике! – воскликнула француженка, – Это… Это…

– Это ситуационная модель, – договорила Рокки, – Она поясняет, что экономическое качество людей в сообществе направленном не на продуктивность, а на образцы из библии и корана, не выше, чем если бы они были выращены агропромышленным методом. Это называется: «сообщество с обнуленным гуманитарным ресурсом».

– Послушайте, – вмешался Дюги, – Мне неприятно об этом говорить, но это расизм!

Рокки сделала удивленные глаза.

– Разве я где-то упомянула их расу?

– Нет, но такое отношение к человеку, как к скоту…

– Собака – это не скот, – возразила Люси, – у нее есть яркая индивидуальность!

– В отличие от исламиста, – добавил Хаген.

– Интересно, – с невеселой иронией произнесла Доминика, – а как бы вам бы самому понравилось, если бы вас оценивали в деньгах, как домашнее животное?

– Aita pe-a, – ответил Хаген, – Меня оценили в 47 тысяч фунтов в год плюс пансион.

– Что-то дешево при твоей профессии, – заметил Квинт.

– А у меня тогда стаж был маленький. Три года после колледжа.

– Вы шутите? – шепотом спросила француженка.

– Какие тут шутки? Я креативно округлял цифры в коносаментах и влип на каторгу.

– Сколько? – спросил Ематуа.

Хаген молча показал два пальца.

– Извините, – произнес Марне, – А почему мы перешли к этой скользкой теме?

– Потому, – сказала Рокки, – что я объяснила, из каких экономических соображений наше правительство участвует в событиях вокруг религиозного конфликта в Западной Европе.

– Экономических? – переспросил француз.

– Да. Мы – пользователи европейского гуманитарного ресурса, поэтому у нас имеется прямой экономический интерес предотвратить его обнуление.

Филибер эмоционально взмахнул руками.

– Я не понимаю! Из этого чисто меркантильного интереса вы будете воевать против ислама на нашей стороне, несмотря на такое, мягко говоря, предвзятое отношение к римской католической церкви? У меня в голове не укладывается!

– Правительство Меганезии – ответила Рокки, – не будет воевать против ислама, как и против какого-либо иного идиотизма, не имеющего прямой связи с экономическими интересами граждан и с их безопасностью. У правительства есть контракт, где четко обозначены объекты, цели и методы управления.

– А как понимать утверждение: «наше правительство участвует»? Вы так сказали.

– Я также назвала цель этого участия, – напомнила она, – Предотвратить обнуление…

– Да! Да! Я слышал, что вы сказали! Но что это значит практически?

– Это значит, что наши военные специалисты получили соответствующий приказ правительства, а техника исполнения – это вопрос их профессионализма.

– У меня такое чувство, – вздохнул он, – что мы говорим или о совершенно разных предметах, или на совершенно разных языках.

Рокки подбросила на ладони очередную креветку и улыбнулась.

– Просто несколько разная система представлений, в частности, о войне и мире. Но, я думаю, что военные действия в нашем стиле, для вас окажутся предпочтительнее.

– Почему? – спросил Филибер.

– Минимум участников и минимум случайных жертв и разрушений, – ответила она.

– А у наших форсов это получится? – поинтересовался Хаген.

– На войне возможны случайности, – ответила она, – Но я ставлю себя на место Ясона Дасса (я была на его месте дюжину лет назад), и мне становится ясно: он никогда не подписал бы этот приказ, не будучи уверен, что уровень риска в пределах нормы.

– По ходу так, – Хаген кивнул, – Но я не понимаю, как форсы это сделают.

– Не удивительно. У тебя другая профессия.

Доминика Лескамп изобразила всем телом пантомиму «глубокая растерянность».

– Знаете, мне казалось, что сложнее всего искать общий язык с японцами. Когда я работала с JAXA, меня порой приводила в отчаяние эта постоянно существующая невидимая стена. А с вами нет ни языкового барьера, ни барьера в форме какого-то специфического этикета… Но, черт возьми, почему вас так сложно понять?

– Это потому, – наставительно произнес Ематуа, – что с европейской точки зрения мы выражаем свои мысли слишком просто. Вам кажется, что тут скрыт какой-то подвох.