Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Но то, в чем нашел себя и растворился американский поэт, не могло стать конечным этапом для пессимистичного, мятежного духа Верхарна. Снова и снова возвращается он к действительности, острым взглядом рассекая и углубляя ее. Снова перед нами люди и реальные картины бытия, но это уже гигантские образы, отражающие космические процессы мира. Он рисует нам банкира, трибуна, кузнеца, полководца, деревенского знахаря, нищих, Смерть, Лихорадку, безумца, и мы слышим, как в них бродят стихийные силы. Это сумрачные, мифические фигуры, напоминающие образы из ибсеновского «Пер Гюнта».

Его пьяная Смерть (он неоднократно изображает ее) то пирует в трактире, не внимая мольбам обывателей и самой Богородицы и Христа, выкидывая червонцы на прилавок и требуя себе новых жертв (Le Fléau[33]), то блудницей расхаживает по миру, одетая во все черное, красуясь и выставляя себя напоказ, подобно идолу в храме, то она в образе хлопотливой работницы снует под мелким дождем, добросовестно исполняя свой повседневный труд.

Его банкир, ворочающий мирами из своего выцветшего кресла, упивается всемогуществом золота. По интересному замечанию одного французского критика[34], Верхарн остается феодалом и средневековым католиком в самых современных своих созданиях. В нем, по его мнению, фламандская душа переживает вновь испанское владычество, и образ банкира пленил его потому, что в нем жива для Верхарна папская мечта о мировом могуществе и власти.

Можно сказать, что в эту эпоху высшего расцвета творческих сил Верхарн обретает утешение и исход в безумии свершающегося, доводя каждое явление до неистовства и оргии, — и в грандиозности набросанной им схемы тонет и растворяется та первичная человеческая трагедия, что легла в основе.

Многие возражали против причисления Верхарна к символистам, но думается, что в некоторых поэмах он в лучшем смысле может быть назван им. Временами в нем пробуждается ясновидец жизни, и тогда каждый его образ и эпитет звучит, как откровение, и необузданные стихии обретают в нем строй. На нем глубоко познаешь, что поэзия не только изобразительное, но двигательное и действенное искусство.

Здесь протекает и религиозный момент его творчества, ибо все внешнее, предметное становится символом свершающегося в глубине человеческого духа, и таким образом на миг постигается и механическая структура современной жизни, как мистерия духа, и один из этапов его прохождения в вечности.

В своих многочисленных поэмах, обращенных к природе (к морю, ветру), Верхарн сливается с ней душой, растворяется в ней:

Я буду — грезой скал, я буду — сном растений.

Ветер, чей «текучий хмель» он пьет с упоением, особенно дорог его мятежной душе. Многократно славит он его, «он весь — блеск, здоровье, произвол», воспевает и вьюгу, врывающуюся в жилье и белыми лилиями осыпающую остывший очаг, и вьюгу, разгулявшуюся осенью. Можно сказать, что яростным ветром, уносящим вперед, овеяны все книги и мысли Верхарна.

Мы не упомянули еще о Верхарне-лирике — выразителе нежных мистических настроений. Многое в серии его книг «Toute la Flandre»[35] и сборниках «Les Heures Claires»[36] и «Les Heures d’apres midi»[37] проникнуто углубленной тишиной и рисует трогательные простые картины мирного быта.

Если творчество его и остается чуждым для многих, и кажется перегруженным, подчас насилующим и утомительным, то всякий подошедший к нему ближе, вслушавшийся в ритм его души и речи, не может не признать величины и значительности отошедшего от нас поэта. Он громогласен и оглушителен, когда высекает свои могучие, смелые образы, но рядом с этим мы встречаем у него тихие мысли, озарявшие лишь самые избранные, мистические умы.

Безмерной нежностью всеведенье полно, —

говорит он («В вечерний час»).

Поистине, касание высших миров было ведомо ему. Когда пламя войны охватило Бельгию, Верхарн оставил свои литературные замыслы, сливаясь душой со страданиями родины, и всецело отдался служению текущим событиям в качестве лектора, поэта и писателя.

Он готовил ряд поэм о войне, и ныне им суждено стать его посмертной книгой.

Неразумная

1

Когда Ольга играла со своим сыном Костей, у них часто выходили ссоры. Так было и в этот раз. Из мелких картинок они решили составить одну большую, наклеить их на лист бумаги и подрисовать красками небо и землю. И так как среди картинок были верблюды, палатка и бедуин, — решено было сделать пустыню. С увлечением наклеивала Ольга желтого двугорбого верблюда, объясняя Косте, что это караван, что ему очень жарко и что нужно нарисовать песок и огненное солнце. Все было хорошо, когда вдруг, выбрав среди картинок водяную мельницу, окруженную елями, Костя захотел и ее наклеить среди пустыни.

— Это сюда не годится, — горячо убеждала Ольга, — в пустыне не бывает мельниц. Тут нет воды, — один песок.

Но Костя стоял на своем, отнимал у нее верблюдов и упрямо требовал, чтоб среди песков появилась мельница. Ольга чуть не плакала. Ее увлекла пустыня: смутно мерещилось ей странствие в безграничном солнечном просторе.

— Ты испортишь этим все. Ну, делай сам, как знаешь! — вспылила она вдруг, откидываясь на спинку дивана.

Но Костя обхватил ее за шею:

— Ничего, что так не бывает. А у нас будет! И верблюдам будет веселей…

Косте было четыре с половиной года. У него был упрямый лоб и упрямые глазки, смотревшие исподлобья, тупой круглый нос, усеянный веснушками, и плотные, хорошо прыгавшие ножки.

— Елки не растут в пустыне, и воды там нет, — беспомощно пыталась отстоять себя Ольга, когда раздался звонок, и в полуотворенную дверь передней видно было, как кухарка впустила даму в большой шляпе с пером. Как всегда, первое чувство Ольги было желание спрятаться, убежать вместе с Костей в детскую, но удержалась, — все равно придется выйти. Костя убежал один, оставив на столе лист с пустыней.

По голосу Ольга уже знала, что пришла Мария Николаевна. Разрумяненная с воздуха, заглянула она, любезно улыбаясь, сначала в дверь, как будто не решаясь войти:

— К вам можно? Я не помешала? — и потом уже вошла.

— Я не одна, дорогая моя, — сказала она, целуя Ольгу. — Со мной брат мужа, он только что с Кавказа… Я была поблизости и хотела зайти, — она долго объясняла что-то звонко и ласково, а Ольга здоровалась со стоявшим в дверях, тоже румяным, офицером. Попросила их сесть, села сама в уголок дивана и, покорно сложив руки на коленях, смотрела преданными, готовыми на услугу глазами. О, эта непонятная тоска и скованность, и вина, налагаемые приходом чужих людей!

Мария Николаевна продолжала говорить, нежно касаясь руки Ольги, а брат сидел на стуле, молча улыбаясь, и как будто готовый отлететь в пространство. Ольга смотрела на него и думала, что нужно бы и ему сказать что-нибудь приятное. Но как узнать, что приятно для тех, кто живет и чувствует по-другому, у кого такие блестящие сапоги и красные рейтузы?

— А вы чем-то занимались тут? — сказала Мария Николаевна, глядя на разбросанные картинки.

— Нет, ничего, — заторопилась Ольга. — Это Костя. Он у меня такой фантазер, — сказала она, как говорят опытные светские матери, и от стыда больно сжала себе руку. Подумала, что всегда бывает стыдно, когда покровительственно хвалит Костю. Это потому, что втайне он умней ее самой. Вот и про мельницу — совсем не так глупо. Незаметно передвинула она зеленую мельницу на середину пустыни и искоса поглядывала на нее. Как соблазнительна показалась теперь эта возможность! Она поняла, что было жестокостью сделать палящую пустыню без воды и зелени, и глазами старалась показать бедуину, скакавшему на коне, что его ждет прохлада. Ольга слышала душу вещей и помнила, и видела их всегда. Она жалела карандаш, книгу, знала, что им может быть скучно на одном столе и весело на другом, знала, что нужно помогать им в их темной, задавленной жизни. О чем-то спросила ее Мария Николаевна, и растерянно перевела Ольга на нее глаза, стараясь не смотреть на большое перо, колыхавшееся на ее шляпе. Трудно носить такие шляпы и трудно ходить в гости. Если ей так мучительно принимать их, то ведь им еще трудней приходить. И надо быть благодарной.

вернуться

33

«Бедствие».

вернуться

34

Имеется в виду Леблен, упомянутый в статье В. Брюсова «Эмиль Верхарн как человек и поэт» (прим. авт.).

вернуться

35

«Вся Фландрия».

вернуться

36

«Светлые часы».

вернуться

37

«Послеполуденные часы».

67
{"b":"261243","o":1}