«Когда-то любила я книги…» Когда-то любила я книги (Блаженные годы и миги!), Они были ближе людей В сафьяновой, мягкой коже. Любила картины я тоже И много других вещей. Живее живых созданий И вазы, и мягкие ткани, Все в жизни вокруг В плену меня сладком держало. Теперь предметов не стало, Распался волшебный круг. Иду и рассеянным взором Снимаю последний покров. Иду, как пустым коридором, И слушаю гул шагов. Чуть помню, что было мило. Не ждет торопящий рок. Успею ль на эту могилу Последний сложить венок? Как листья, осыпятся годы. Жестокое бремя свободы Подъяла душа и несет. Простите, ненужные ныне! Без вас в этой строгой пустыне Мне легче идти вперед. 1922 Симферополь «Я не знаю, я не помню…» «J’y parviendrai» [12] (Надпись на старой печати, изображающей лестницу и взбирающегося по ней воина) Я не знаю, я не помню, Я терплю. То грядущим, то былому Я внемлю. Век назад на этом месте Жил мой дед. Он оставил мне в наследство Свой завет — Лестницу о сто ступеней И девиз: «Силой, мудростью, терпеньем Доберись!» Ввысь тянусь я каждодневно, Как во сне. Только воли его гневной Нет во мне. Изменились наши цели И наш час, Лишь ступени уцелели Да указ. Было ясно, было четко, Близок рок. Стало смутно, стало кротко — Путь далек. Даже ветхие перила Раздались, Но таинственная сила Тянет ввысь. 1922 Симферополь ПЛЯСКА СМЕРТИ Es klippert und klappert mitunter hin ein Als schlug man die Holrbun zam Fante. Уж ты мать сыра земля. Просо, рожь, да конопля! Уж как ты, родная мать, Нас заставила плясать. Поднялися рад не рад, Закружились стар и млад, Заметалися в тоске, Словно рыбы на песке. Эх-ла! Тра-ла-ла! Голытьба плясать пошла. И все тот же сон нам снится — Колосится рожь, пшеница, Благодатные туманы По раздолию плывут, Скоро, скоро милость Божью Спелой рожью соберут. Где же нынче Божья милость? Знать, душа не домолилась! Где же нынче наше поле? Пропадай, людская доля! Ой-ли, ой-лю-ли! Снова песню завели. Вплоть до ночи спозаранку Плачем, пляшем под шарманку, Над своей кружим могилой, — Господи, помилуй! Истрепали все лохмотья, Поскидали вместе с плотью, Все истлело позади, Суд последний впереди. Ей, Господи, гряди! Весна 1922 Симферополь «Никому не нужна ты…» Никому не нужна ты В этой жизни проклятой! Близким и дальним — В тягость и в жалость. Как ни старалась Телом страдальным, Как ни металась… Никто не поверит, Все стали как звери, Друг другу постылы, Жадны и хилы. Люди живут, Ни сеют, ни жнут. Дни так похожи — Этот, вчерашний, Господи Боже, Страшно мне, страшно! Где же Евангелье, Светлые ангелы? Оком незрячим, Люди, заплачем! Потоками слезными Сердце омоется, Молитвами грозными Дух успокоится. Тише, тише! Я уже слышу, Где-то здесь рядом Тихая дума… Только не надо Земного шума! 1922 Симферополь ГОРБАТОЙ ДЕВУШКЕ Есть злаки пришлые, что только внешне Растут, цепляясь, на земле. О, лилия долин нездешних На странно-согнутом стебле! Цветет в неведомой отчизне Несбывшаяся здесь мечта, И терпкий привкус твоей жизни Томит и дразнит мне уста. Цветок, надломленный грозою! Как сладко сердцу угадать, Что в чаше, избранной тобою, Играет Божья благодать. 1922 Симферополь СЛУЖЕНИЕ Это посвящается моей мангалке, кастрюлям, корыту, в котором стираю, всему, чем я обжигалась, обваривалась и что теперь почти полюбила. Я не знаю, осень ли, лето На земле и в жизни моей, — Обступили меня предметы И сдвигаются все тесней. Я вещам отдана в ученье. Испытания долог срок. Но уж близится примиренье — Станет другом враждебный рок. Целомудренны вещи, ревниво Охраняют свою мечту, И, служа им, — раб терпеливый — Я законы их свято чту. Но протянуты долгие тени От вещей к звездам золотым. Я их вижу, и в дни сомнений, Как по струнам, — вожу по ним. 1922 Симферополь вернуться И тычет, и топчет Мертвец мертвеца. Как будто бьют в такт Деревяшки. И В. Гёте «Танец смерти» (пер. с нем. С. Заяицкого) |
