«За домом моим есть кладбище…» За домом моим есть кладбище На высокой горе, где храм. Тропинкой крутой обрывистой Я хожу туда по утрам. Там пахнет прелыми листьями И весенней, сырой землей, Чернеют ряды кипарисные И глубок священный покой. Над каждой истертой надписью Ждал ответа скорбящий взгляд. Узнали про вас умершие, Но знанье свое хранят. Все близки холмы родимые, И где разделенья черта? Прижавшись к кресту могильному, Я учусь призывать Христа. Весна 1912 Ялта «Душа уязвлена предчувствием ночного…» Душа уязвлена предчувствием ночного, В нее вошла святая, строгая тоска, Но я не помню, кто разбил оковы, Когда и чья отринула меня рука. Когда мне стало мало солнечных мгновений, Созвучных флейт и запаха земли, Когда померкли прежние виденья, И новые когда проснулись вожделенья, И новый стыд, как зарево, зажгли. На этот мир смущенная гляжу я, Ищу в нем знамений, пытаюсь снять покров, А строгая печаль ласкает, испытуя, И ждет, и требует еще не бывших снов. Апрель 1912 Судак «Пробуждая душу непробудную…» Пробуждая душу непробудную, Оковав молчанием уста, Он ведет меня дорогой трудною Через тесные врата. Будит волю мою неподвижную, Научает называть Себя, Чтоб была я простая, не книжная, Чтоб все в мире приняла, любя. Потеряюсь среди бездорожия — Зажигает свет в Своем Дому, — Нахожу опять тропу я Божию, Среди ночи стучусь к Нему. Закрепленная Его прощением, Охраняемая как дитя, Я живу в сладострастном прозрении, То задумываясь, то грустя… 1912 «Был серый день, и серое дымилось море…» Был серый день, и серое дымилось море, И редкий дождь чуть капал влагою скупой, Когда ты села на песке с тоской во взоре И на колени мне склонилась головой Под бременем земного тяжкого томленья, Что претворить ты не смогла в небесное горенье. «Мы лжем, когда мы молимся, — сказала ты, — Зачем мы говорим: да будет Твоя воля, Когда нет сил переступить черты И покорить Ему слепую свою долю? И ныне дух восстал и рвется из оков. Я не приемлю рок неотвратимый, Хочу, чтоб чаша проходила мимо, А если это дар, — я не прошу даров!» И я молчал, не знал ответных слов. Рукой касаясь головы твоей склоненной, Смотрел, как зыблется седой покров, И было жаль земли неозаренной… А ты, — ты думала, в немые глядя дали, Что мы Христа с тобою распинали. 1912 ВИНА Я иду, я спешу по хребту каменистому — Котловины, обрывы со всех сторон, И весенние травы, и мхи серебристые Шелестят и блестят, как обманный сон. Ветер веет и гонит; угрозы взвились, Уж нога на уклонах срывается, Мой малиновый шарф развевается — Унесет меня с кручи вниз. Я спешу, я несу всю мятежность вины, Словно тяжкое давит похмелье. Ах, укрыться, зарыться в глухом подземелье И стать тише самой тишины! Что сказать, как начать, чтобы сердце унять, Поискать ли мне травы целебные? Или сеять и ждать, и с зерном умирать, Чтоб воскреснуть с колосьями хлебными? Как уйти из-под вихря, с крутого хребта? Всем ли в мире дано искупление? Где-то голубя белого есть оперение, Ах, и благость, и легкость прощения, И вся кротость Христа! * * * Я лежу близ оливы под краем отвесным, И усталое сердце стучит, Грех стал проще и стал бестелесным, Притомился и стихнул стыд. Бег по круче и ветер теперь не нужны, Дар вины я приму терпеливо. И всю горечь земли, все обманы весны Освятит голубая олива. 1912 ГОСТЬ Он в горницу мою вступил И ждал меня. А я не знала, Других гостей я поджидала, — Час поздний был. Был никому не нужный бал, Теснилось праздное, людское, А Он во внутреннем покое Стоял и ждал. Дымились и мерцали свечи, Ненужные сплетались речи, А там, внутри — никто не знал — Чертог сиял. Слепой был предрассветный час, И Он, прождав меня напрасно, Ушел неслышно и безгласно — И дом погас. И только с наступленьем дня Душой усталой и бесслезной Узнала я, — но было поздно, — Кто ждал меня. 1912 |
