— Нити продолжают плыть, ложась на дым. Я чувствую, как они ускоряют свое течение… Шива и лжепрофессор продолжают о чем-то говорить. Я сейчас слышу только эту ужасную музыку… — Савитри снова утерла пот, склоняя голову то к одному плечу, то к другому и проводя щекой по ткани комбинезона.
Снова Шива:
— В конце концов я намекаю профессору, что лучше бы ему обсудить этот вопрос с подчиненными профессора Аури и с нею самой. Виллар соглашается и отпускает меня. Я ухожу к своему кару.
— Выждав немного, Шутте идет вслед за Шивой. Я все еще чувствую присутствие этих нитей и приглушенную музыку. Шива уезжает, Эрих-Грегор бросается к лифтам и чуть позже него оказывается в нашем секторе. Мы уже начали цикл в Гаване, и Шутте останавливается у двери нашего ангара. Шива, что ты ощущал все это время? Вспомни в деталях!
— Ничего особенного. Впрочем, одна странность все же была. Я никак не мог избавиться от злости. Обычно я отхожу очень быстро, но в тот раз готов был вернуться и избить этого клоуна. Очень жалел, что не съездил ему по морде у Виллара. А потом мы начали цикл в Гаване…
— Я продолжаю видеть Шутте. Он все еще у нашего ангара, — Савитри всхлипнула и покачнулась в кресле. — Вот он начинает озираться, чего-то пугается и мчится по коридорам. Как результат, он теряется, попадает в заросли в одном из тупиков и застревает там на четыре дня. Я продолжаю чувствовать нити, даже сидя в вимане вместе с вращающимся в «Тандаве» Шивой… Ах! Вот! Вот только что! Эти ощущения пропали! Система дает сигнал, что Танцоры достигли противоположного берега темпорального тоннеля… Я… приказываю вам, Эрих-Грегор Шутте и Шива: на счет «пять» вы проснетесь здесь и сейчас. Один…
Шива вернулся на несколько секунд раньше Шутте и первым делом спросил:
— Я не бранился?
По лицу Савитри текли струйки пота, а безжизненные обычно глаза лихорадочно светились.
— Остановись! — крикнул ей Варуна.
Она неловко, снопом, завалилась вбок. Мы подхватили ее почти одновременно — я и учитель.
— Всё! Хватит! Довольно! Стоп! — он похлопал дочь по щекам.
Савитри дернула ресницами, зрачки закатились, и она потеряла сознание.
— Отнеси ее в каюту и посмотри, чтобы с ней все было нормально, — велел Варуна, сгружая девушку мне на руки. — Как договаривались.
Я кивнул и торопливо понес ее по коридору в секцию жилых помещений. Мне хотелось поскорее вернуться и узнать, какова разгадка. Но в то же время меня тревожило состояние дока: вот уже второй раз я стал свидетелем того, что бывает при форсировании мозговой деятельности у Савитри. Она перенапряглась, хотя сложность задачи была средняя. И представлять не хочу, что может случиться, если она подключит всю мощь…
В каюте я уложил ее на кровать и укрыл пледом до подбородка. Кожа ее лица, смуглая от природы, теперь приобрела неестественную бледность и покрылась мраморными прожилками, как будто истончала до состояния кальки.
— Воды, — приказал я роботу-СБО, а сам, послушав, бьется ли сердце девушки — оно билось очень слабо, — принялся через плед растирать ее плечи, руки, туловище, ноги, чтобы разогнать кровь по жилам и согреть.
Это дало нужный эффект: веки задрожали, она снова всхлипнула, начиная приходить в себя.
— Выпей! — я приподнял Савитри с подушки, поддержав под лопатки, и напоил из принесенного роботом стакана. — Какая ты ледяная…
Она лишь что-то промычала, бессмысленно водя зрачками из стороны в сторону. Я стал растирать ей ладони, следя, как уплотняется, теряя прозрачность, кожа на лице, как обретает прежний цвет. Постепенно вернулся легкий загар и даже румянец, а под моими пальцами ощутимо затрепыхался пульс. Высвободив одну руку, Савитри осторожно, на ощупь, дотянулась до моего лица и стала касаться лба, носа, щек, губ. Тогда я поймал ее кисть и поцеловал в сплетение голубоватых венок на запястье. Девушка замерла, прислушиваясь к чему-то.
— Тебе лучше? — спросил я, снова пряча ее слабые руки под плед — согреваться дальше.
Она разлепила спекшиеся даже после выпитой воды губы и едва слышно ответила вопросом на вопрос:
— Ты ведь уйдешь, огонек, если я скажу «да»?
На самом деле я теперь разрывался на две части. Мне хотелось быть одновременно и там, и здесь.
Чтобы не врать, поскольку точного ответа не знал сам, я поцеловал ее, и на этот раз в губы, но так же невесомо, как в запястье. И, может быть, прибавил ей тем самым сил: Савитри выдернула руки из-под пледа. Ухватив меня за плечи, приподнялась и прижала свои губы к моим так чувственно, что мое недавнее намерение сломя голову лететь за разгадкой померкло, зато всколыхнулись совсем другие помыслы. Самое главное, что я наконец понял: именно этого, именно ее мне не хватало последние два года. Озарило, как откровение.
— Если не хочешь видеть мои мертвые глаза, — прошептала она, — погаси свет.
— Я хочу видеть тебя всю, — ответил я.
Не знаю, сколько прошло времени. Нас никто не беспокоил, не вызывал, и мы немного выпали из этой реальности. И глаза ее не были мертвыми: я смотрел в них в самые упоительные мгновения нашей близости, и там, на глубине, на самом дне дымчатых зрачков, сиял таинственный огонек, похожий на далекий маяк, к которому меня звали…
Потом я, положив голову ей на грудь, слушал тяжелый и частый перестук сердца, а она стала рассказывать о том, о чем не успел поведать в суматохе Варуна, и сердце постепенно выровняло ритм:
— Когда мы начали наблюдение за тобой в том приморском городке, все маркер-маяки сошлись, разместившись в форме дуги. Ты был еще совсем маленьким.
Наверное, я никогда не привыкну, что Дениса называют мной. Наверное, как и мне-Денису будет трудно вспоминать о себе на «Трийпуре»…
— Не ты один заметил маркеры, но нас это не беспокоило: люди твоей эпохи уже давно нашли для себя объяснение, что это такое. Мы поочередно переносили себя в сознание тех, кто играл ключевые роли в жизни Дениса. Мой отец к тому времени уже был на станции. Он и предложил в качестве одной из лучших кандидатур в ангелы-хранители Денисову бабушку. Мы знали, что у нее вскоре случится инсульт и она станет ходячим овощем, а потом умрет. Долго отсматривали линии вероятностей, не нарушит ли чего ее затянувшаяся жизнь, и насколько мы могли это сделать, выяснили, что нет. Мы поддерживали в ней жизнь и постоянно провоцировали мозговую деятельность, оттого все чаще у нее случались периоды просветления. Бабушка Дениса своим существованием давала нам простор для импровизации. Мы не боялись вызвать подозрения: что возьмешь с больного человека? Он имеет право на неограниченные причуды.
Как же мне не хотелось возвращаться в тот дикий, чужой, полный бессмысленной злобы мир! Даже ради того, чтобы спасти Уму. Но я знал, что придется, и я сам буду первым, кто заставит меня это сделать.
— В «Неоновой барракуде» я допустила просчет: слишком рано решила передвинуть маркер. Спешка до добра не довела. Я не заметила внезапного и незапланированного конфликта с асура-ятта. Такое ощущение, что события переиграли на ходу, и переиграли их не мы. Похожая ситуация была в том цикле с Фиделем и подосланной убийцей, в то время как его должны были не застрелить, а отравить. Переигрывать мы не могли: мы танцуем эту вашу эпоху набело, без черновиков. В этом и заключаются частые просчеты. Партия получается очень сложной. В общем, драка в ночном клубе все-таки состоялась. Так за Дениса зацепилась одна из теней Стяжателя. Как и многое, что ятта делают обычно, повеления Тараки они выполняют скорее на инстинкте.
— Как, ты говоришь, его зовут?
— Он сам себя так зовет. Таракой Трансцендентным.
— Он что, руководитель религиозной секты?
— Можно сказать и так. Религиозной секты монетопоклонников. Самой многочисленной секты на планете, — горько усмехнулась Савитри. — Сам понимаешь, персонаж он влиятельный, с огромными связями, подобраться к нему практически невозможно. Скорее ты пожмешь руку Папе Римскому в Ватикане, чем прорвешься к Тараке.
