— В их Индиях, душечка, вся земля наполнена драгоценными камнями, а эти обезьяны скачут голыми по деревьям! Одно слово — дикари и язычники, хуже жидов!

Иные соглашались, что в этих акварельных этюдах действительность отображена мастерски и с душою:

— Стоит лишь подтянуть техническую сторону… Но некоторые уже и сейчас — весьма и весьма!

Третьи упирали на то, что автору решительно не удаются человеческие портреты в отличие от «портретов собак»:

— Взгляните, он избегает рисовать взгляд, у всех людей на его набросках глаза или опущены, или отведены в сторону настолько, насколько это делает невозможным их увидеть, а в целом он предпочитает писать фигуры со спины или вдалеке!

И тут-то все наконец поняли главную идею анонса выставки, где открыто говорилось: «Художник, скрывающий глаза. Художник, чьи портреты не станут сверлить вас пристальным взглядом и не откроют своей души»… Это было честно, эпатажно и… в самом деле чертовски интригующе!

Через несколько часов после открытия на показ уже ломились, а картины подвергались бурному обсуждению. С каждым часом зрители все нетерпеливее требовали автора, но он не показывался и никак о себе не заявлял.

— В конце концов — а существует ли вообще этот герр Гитлер? — пронесся шепоток. — И что это еще за факир с Востока?

Присутствующие переглядывались.

Герр Немо тоже не торопился представить свое лицо объективам фотокамер.

— Может быть, этот белокурый красавец с черной повязкой на глазах, что на вывеске, и есть сам художник? — с подачи журналиста светской хроники размечтались молодые фройляйн.

На пресловутой рекламной вывеске и впрямь красовался блондин с буйной гривой длинных — не по современной моде! — волос, чувственными мужественными губами и плотно завязанными черным шарфом глазами. Сначала всем показалось, что это какой-то из нынешних молодых малоизвестных актеров. Постепенно мнение зрителей менялось. Все начали верить тому, что на плакате изображен сам художник.

Объявили о приезде профессора художественной академии Фердинанда Штегера.

— Мой друг, художник Макс Цепер, однажды представил мне работы этого молодого человека, — рассказал профессор подскочившим к нему журналистам, которые уже изрядно осоловели за столько часов неопределенности. — Самому мне видеть герра Гитлера не довелось, но я тогда сразу оценил его картины довольно высоко. Это совершенно незаурядный талант, который необходимо развивать. Начинал он у небезызвестного австрийского профессора Ашбе. Впрочем, герр Цепер сообщил также неутешительную новость о том, что Адольф воевал и попал в газовую атаку, в результате чего утратил зрение и пока не пишет картин, пытаясь восстановиться.

По рядам новоявленных поклонников прокатился стон сочувствия. Остальные зашушукались, но перебивать профессора не смел никто.

— Позже до меня дошли слухи, что юноше предложили обратить внимание на архитектурные специальности и оставить попытки развивать художественную карьеру. Но, простите, комментировать такое решение я не готов… Кажется, до повторного просмотра дело не дошло, он получил категорический отказ…

— Да-да, а я ведь уже слышала что-то этакое! — вскоре авторитетно убеждала окружающих полная дама с большими серьгами и прорисованными в ниточку дугами бровей. — Но до рассказа профессора Штегера у меня и в мыслях не было, что это он и есть. Но, кажется, этот художник слеп от рождения, а рисует на ощупь с трех лет.

— Гениально! — восхищались новые волны зрителей, которым доставались уже самые невероятные слухи о личности герра Гитлера. — Мне очень хотелось бы приобрести кое-какие его произведения!.. В самом деле — и я не отказался бы заполучить кое-что в свою коллекцию! Слепой художник! Я впервые слышу о таком феномене, господа!

— Но где же он сам и господин Немо?..

И только один человек в Мюнхене точно знал и где они, и кто они. Знал, и оттого пребывал в диком бешенстве. Его звали капитаном Карлом Майром, и человеком он был нынче лишь отчасти…

События последних шести месяцев развивались чересчур стремительно для XX столетия. Первого мая в мюнхенском районе Обервизенфельд прозвучало несколько винтовочных выстрелов. Стреляли из казармы «Макс-II», где располагался 2-й баварский пехотный полк, подчинявшийся правительству Советов и входивший в состав Красной Армии. В этом полку служил, в числе прочих, и некий ефрейтор Адольф Гитлер. Последние недели он расхаживал с красной повязкой на рукаве и охотно подчинился приказу стрелять по ворвавшемуся в Мюнхен баварскому фрайкору[38] оберста[39] Франца фон Эппа.

Когда «гнездо» так называемой «Баварской советской республики» было захвачено, сопротивление смято и раздавлено, а лидеры крайне левых казнены вместе с членами католического рабочего союза, эпповцами была учреждена следственная комиссия. Ефрейтора Гитлера арестовали с остальными, но на допросе он столь усердно доносил на своих сослуживцев, что обратил на себя внимание капитана Майра из «Союза борьбы за уничтожение процентного рабства», созданного экономистом Готфридом Федером. Самому Майру доложили о Гитлере подчиненные офицеры, проводившие допросы. Они получили ходатайства от начальников молодого ефрейтора, в которых особо подчеркивались его националистические и антисемитские взгляды.

— Мне нужно с ним встретиться, — сказал Майр.

Он просто искал оптимально подходящую кандидатуру для своей затеи. Стяжатель отлично знал настроения толпы из крошечной, но амбициозно-воинственной страны. Кажется, этот субъект (как там его?) был носителем нужных мнений, чтобы увлечь за собой правильно подготовленную, мастерски освежеванную, посоленную и поперченную биомассу в большую жаровню. Однако говорить с ефрейтором лично он не стал — ограничился присутствием на допросе.

— Хорошо, предложите ему стать доверенным человеком отдела прессы и пропаганды. Дальше станет видно.

В невротической горячности Адольфа было что-то, способное заворожить не только обывателя, но и личность вполне незаурядную. Карл Майр, чтобы понаблюдать за потенциальным агентом, устроил слежку. Ефрейтор выдавал себя за художника и писателя и легко добывал необходимую информацию. Он не лгал: выяснилось, что в прошлом он учился у художника из Австрии и всерьез намеревался поступить в художественную академию, но получил два отказа.

В конце июля Адольфа направили в команду по политпросвещению Лехфельда — лагеря для возвращавшихся с фронта солдат, кем еще недавно был и сам ефрейтор. И там он развернулся в полную силу, приводя людей, как свидетельствовал начальник лагеря, в состояние истинного воодушевления.

Перед рейхсвером же, над IV группой которого начальствовал капитан Карл Майр, как раз в это время встала сложная задача — заручиться поддержкой рабочей партии (ДАП). Однако рабочим было наплевать на антисемитские беснования федеровцев, и общего языка они найти не могли. Нужен был кто-то, кто растолкует им эту арифметику.

Майр наблюдал за Адольфом не только в работе, но и в быту. И окончательным доводом в пользу этого кандидата оказалось, как ни странно, более чем благосклонное отношение женщин к невзрачному, а иногда впадавшему в истерические состояния человеку. Увидев Гитлера на своих курсах и узнав, что именно им интересуется Майр, Готфрид Федер рассмеялся и воскликнул:

— А вы не замечали случаем в его шевелюре трех золотых волосков?

После этого Стяжатель для себя не называл Адольфа иначе как «mein Klein Zaches». Уж кто-кто, а он знал, что самки в таких вопросах не ошибаются, даже если внешне лидер вовсе лидером и не выглядит: инстинкты — вещь безотказная.

В конце августа Гитлер вернулся в Мюнхен и сразу же был привлечен к разработке пропагандистских рекомендаций по «поселенческому» и «еврейскому» вопросам. За две недели он сумел поставить себя так, что уже 11 числа первого осеннего месяца Стяжатель намеревался отдать ему приказ посетить на другой день собрание ДАП в пивной «Штернэккеброй», где тот провел бы лекцию и поглядел, что там творится.