— Пребывают на свадьбе?
— Ой, Антон Иванович! И как же вы угадали? — От удивления Коврыгин даже заморгал глазами. — Точно, на свадьбе! Андрей Андреевич Черноусов младшего брата женит. Антон Иванович, не желаете ли побывать с народом на свадьбе? Очень просим! Пойдемте, там зараз самый разгар! А как обрадуются Андрей Андреевич и невеста с женихом!
— По этой причине и в правлении пусто? — не отвечая Коврыгину, спросил Щедров.
— Так ведь свадьба! Это же как спектакль! — бойко отвечал Коврыгин. — Истинно художественная самодеятельность! Разве усидишь в бухгалтерии? Да и пусть народ малость повеселится… Так как, Антон Иванович? Пойдемте, а?
— Спасибо, — ответил Щедров, садясь на стул. — А где Ефименко? Тоже там?
— А как же! — живо ответил Коврыгин. — Разве без парторга можно? Идейность, без нее как же? Да и то следует сказать, что Черноусов и Ефименко — они у нас как родные братья. Завсегда вместе, как и полагается быть дружным руководителям. Черноусов сильно уважает парторга, а парторг в Черноусове души не чает. Отлично сработались! Оттого-то повсюду они вместе. Во всем строго соблюдают коллективность, и насчет того чтобы в чем-то нарушить демократию или не поддержать какое-то проявление воли народа, то тут у них полный порядок: все сделают для общего блага. Так как? Пойдемте, поглядите, как в Елютинской справляют свадьбы. В Старо-Каланчевской или в Вишняковской тоже мастера повеселиться, но это же совсем не то, что у нас в Елютинской. Спектакль, честное слово, або даже цирк!
— А скажите, самогон в станице варят? — вдруг спросил Щедров.
— Ну, что вы? Зачем же самогон? — искренне удивился Коврыгин. — Когда-то, верно, эту пакость изготовляли. Было, было! А теперь — ни-ни!
— А как же свадьбы?
— Обходимся «старочкой». Даже «столичную» достаем. Культурно! — Коврыгин гасил улыбку, а погасить ее не мог. — В магазинах, спасибо, «столичная» иногда водится. А «старочка» есть завсегда. Так что самогон гнать никак не выгодно. Одно дело — сахар надо тратить, а другое — милиции хлопоты. А зачем причинять милиции беспокойство? Да и главное дело, скажу вам, но в сахаре и не в милиции, а в том, что у народа повысилась общая культурность. Кому, скажите, охота нюхать дым и всякие паршивые сивушные пары? Никому! Тем более что привоз спиртного в станицу хорошо налажен.
— Идите на свадьбу и передайте Черноусову и Ефименко, что я их жду, — сказал Щедров.
— Эх, беда! Лучше бы и вам туда пойти. Это же какая была бы честь и для молодых и для народа!
Черноусов и Ефименко вскоре подкатили на «Волге». Слегка под хмельком, с разгоряченными лицами и светящимися от избытка здоровья глазами, они оправили свои новенькие пиджаки, щелкнули каблуками отлично начищенных сапог и вошли в правление тем чеканным, легким шагом, каким обычно входят к генералу знающие службу сержанты. Остановились у порога. На Щедрова смотрели удивленно и пристыженно. Не знали, улыбаться им или хмуриться. Понимали, что в их положении лучше было бы хмуриться, а веселые глаза, как на беду, улыбались сами. Присмотрись, Щедров, приглядись повнимательнее к этим сорокалетним молодцам. Плечистые, широкогрудые, сильные руки опущены по швам — не вожаки колхоза, а штангисты полутяжелого веса, готовые снять с себя тесные в плечах френчи и выйти на помост, чтобы там, пружиня ногами и выпячивая грудь, вскинуть над головой штангу. А чего стоят их русые парубоцкие чубы? Вьются легкими кольцами, и ни тебе залысин, ни седин. У обоих все одинаковое, оба коренастые, в одинаковой одежде, они действительно были как братья. «Вот подобралась парочка, — думал Щедров. — А какие у них счастливые и довольные лица! Позавидуешь! А сколько радости в глазах — ее и скрыть невозможно. Вот кого, наверное, не одолевает бессонница и не мучает вопрос: как жить? По их лицам видно, что такого вопроса для них вообще не существует…»
Сознавая свою вину и понимая, что нельзя так долго стоять у порога, Черноусов, широко, дружески улыбнувшись, первым пожал руку Щедрову, тепло и радостно. Следом это же сделал и Ефименко.
— Веселитесь, товарищи?
— Да, вот, так как-то… случилось, — отводя взгляд, сказал Черноусов. — Младший брат женился. И получилось такое совпадение. В этот отрезок времени вы и прибыли, а нас с Ефименко как раз нету в правлении. Неувязка! Понимаем, нехорошо получилось с нашей стороны, некрасиво.
— А что у вас на полях?
— На полях ничего… весна. Но с нашей стороны есть промашка, есть.
— Антон Иванович, свою вину мы признаем! — энергично, как и подобает в таких случаях говорить парторгу, сказал Ефименко, одернув пиджак, выпятив штангистскую грудь. — Антон Иванович, а чего же вы нас не предупредили? Коломийцев, бывало, заранее по телефону извещал о своем приезде. Получался полный ажур!
— Обойдемся без ажура. — Щедров собрал в портфель свои бумаги и встал. — Ну, веселящиеся колхозные вожаки, придется вам оставить свадьбу. Покажите, что у вас делается на полях и на фермах.
— Это можно! — так же энергично воскликнул Ефименко. — Все покажем, все увидим! Мы как? Сразу, так сказать, отправимся, с ходу? А может, с дороги, Антон Иванович, поедем на берег водохранилища, там подзакусите и отдохнете? Как, а?
— Секретарь партбюро дает верный совет, — сказал Черноусов, весело глядя на Щедрова и на Ефименко. — Надо и перекусить и малость отдохнуть.
— Я не устал и не голоден. — Щедров направился к машине. — И вот что надо сделать, Ефименко. Мы с Черноусовым поедем на поля и фермы, а ты оставайся и созывай на завтра собрание партийного актива. Пусть коммунисты поговорят и обменяются мнениями о положении дел в «Кавказе».
— На какой час? — спросил Ефименко, помрачнев.
— Если часов на семь вечера? Не поздно?
— Самое хорошее время, — ответил Ефименко. — Сколько человек приглашать?
— Приглашай всех, — сказал Черноусов. — Столько, сколько вместит наш Дом культуры.
В сопровождении Черноусова и заведующего фермой Филева, пожилого, низкорослого мужчины, одетого в ватные штаны и ватную стеганку, Щедров проходил по длинному и темному коровнику. Останавливался и, на что ни смотрел, на всем видел печать нерадивости и запустения. Навоз не убран, подстилки не было, в яслях пусто. Коровы худые, с выпирающими мослаками, с засохшими на боках комьями грязи. Они поворачивали головы к своим хозяевам, и в их опечаленных глазах меркла невысказанная боль.
Проходили молча. Никому не хотелось говорить. Вошли в одну настежь распахнутую дверь, а вышли в другую. Остановились за стеной, на солнцепеке, и снова молчали. Черноусов раскрыл коробку «Казбека» и угостил папиросой сперва Щедрова — Щедров отказался, — потом Филева, хотел улыбнуться и не смог, только скривил, как от боли, губы.
— Как же это вы довели хозяйство до такого упадка? — Щедров посмотрел на Черноусова. — Это же не ферма, а горе горькое.
— Антон Иванович, сейчас дело уже пошло на поправку, — бодрым голосом отвечал Филев, раскуривая папиросу. — Зараз уже весна! Травка зазеленела и пошла в рост. Так что скот теперь пойдет на подножный корм.
— А как же с молоком? Как с планом?
Черноусов молчал.
— Да, с планом у нас плоховато, — согласился Филев. — Низкий удой, просто никудышный. Но теперь уже весна… Дело скоро поправится.
— Андрей Андреевич, — обратился Щедров к молчавшему Черноусову, — как могло все это произойти? И бескормица, и грязь, и бесхозяйственность. Кто в этом повинен? Товарищ Филев или еще кто? И кто должен понести суровую ответственность?
— Да, согласен, с кормами малость не рассчитали, — грустно сказал Черноусов. — Зима получилась затяжной. А виновных, Антон Иванович, искать уже поздно.
— Отчего же поздно? — Щедров покосился на Филева. — Нет, совсем не поздно! Виновных следует найти и строго наказать. С расчетом на будущее, чтобы подобные безобразия не повторялись. А как же иначе? Иначе нельзя!
Филев отвернулся и курил. Черноусов снял шляпу и платком старательно вытирал взмокревший лоб.
