— В кавычках?

— Обойдемся, Яша, без научных тонкостев!

— Но как проучить? — спросил Яровой.

— Обыкновенно, — за Нечипуренко ответил Осьмин. — Поймать где-нибудь и так всыпать, чтобы и деткам своим заказал заниматься писаниной.

— Зачем ловить? Пойти к нему в дом.

— Такое, Гриша, делается не дома. Да и ловить его не придется, сам придет в руки. — Наконец-то Нечипуренко сумел не только улыбнуться, но и посмотреть на Ярового и Осьмина своими добрыми глазами. — Завтра он будет в кино — мне это точно известно. Вот ваши билеты, берите. Сеанс кончается в десять. В это время улицы безлюдны. Чтобы пройти к себе домой, он возле магазина свернет в переулок.

— Никифор Андронович, разрешите в порядке уточнения.

— Говори, Гриша, что у тебя?

— Как я полагаю, дело должно быть чистое, а мы с Яшей неузнаваемы в том смысле, что должны быть переодетыми, — пояснил свою мысль Яровой. — Папаха, как у чабана, замотана башлыком и прочее одеяние. В таком наряде, сами понимаете, в кино не пойдешь, и потому билеты на сеанс нам не нужны. Мы подождем Огуренкова в переулке. Так будет вернее и надежнее.

— Не возражаю, — согласился Нечипуренко. — Только вот что, друзья, прошу вас без этого… без особого старания. Не горячитесь и не давайте волю своей силенке. Особенно ты, Григорий. Я же знаю, как ты в кладовой по утрам играешь пудовой гирей. И чтоб в руках у вас не было никаких твердых и режущих предметов — запрещаю категорически! И чтоб без свидетелей. Понятно?

— Предупреждать нас не надо, — сказал Осьмин. — Понимаем.

— Вот и хорошо. Будем считать, что все нами обговорено и утрясено — полнейший баланс.

Прошло три дня, как Щедров уехал по району, а Рогов все еще не мог успокоиться. Тревожил один и тот же вопрос: как вести себя со Щедровым? «А тут еще эта бестия Сухомлинов, — думал Рогов, стоя у окна в своем кабинете. — Собирался же уходить в тихую заводь. Не ушел, остался. Если говорить откровенно, то страшен не Щедров, а Сухомлинов. Щедров молод, вежлив, к нему найду дорожку, а вот с Сухомлиновым…»

Подошел к телефону. Позвонил в Старо-Каланчевскую.

— Крахмалев слушает! — послышался в трубке бодрый голос Крахмалева. — Я приветствую тебя, Евгений Николаевич!

— Что нового, Степан Петрович?

— Есть одна новостишка! — Веселая нотка звучала в голосе Крахмалева. — У нас был Щедров!

— Ну и как?

— Молодой, а скажу тебе, с огоньком! Все поля изъездил, побывал на фермах. Умеет и поговорить и поднять настроение.

— А нагоняй был?

— Нет, нагоняя не было, а была поучительная беседа.

— О чем же вы беседовали?

— О жизни и о текущих делах нашего «Октября». Разговор был серьезным и полезным.

— А сейчас Щедров где?

— Вчера после заседания правления мы с ним распрощались. Уехал к Логутенкову.

Через некоторое время позвонил Логутенков. Голос у него глухой, удрученно-грустный.

— Илья Васильевич, ты что такой сонный? Плохо спал?

— Евгений, нам надо повидаться.

— А что случилось?

— Разговор не по телефону. Дело исключительное. Зараз сажусь в машину и еду к тебе. Жди!

Еще никогда Рогов не видел Логутенкова таким измученным и таким расстроенным. Не было в нем ни прежней располагающей к себе приветливости, ни знакомой Рогову милой усмешки в глазах. Небритое лицо обрюзгло, под глазами синела припухлость. В помятом костюме, седой, непричесанный, он вяло протянул руку и сказал, как о чем-то обыденном и привычном:

— Заезжал к тебе на квартиру. Оставил две корзинки.

Какие корзинки? Что в них? Зачем и кому они были привезены? Такие вопросы и раньше не возникали ни у Рогова, ни у Логутенкова. И все же на этот раз Рогов, хмуря брови, сказал:

— Илья Васильевич, твоя щедрость всем известна. Только я уже однажды просил о корзинках докладывать не мне, а моей теще.

— Ольга Петровна и без доклада меня отлично понимает.

Логутенков снял пиджак, повесил на спинку стула, расстегнул воротник. Рубашка под мышками потемнела от пота, широкая в плечах спина горбилась.

— Так что же случилось, Илья Васильевич? Садись, рассказывай.

— Что случилось? — Логутенков пододвинул стул ближе к столу и сел. — Случилось, Евгений Николаевич, то, что мы дождались все-таки деспота!

— Ты о ком?

— Известно, о новом хозяине. Наорал, нагрубил улетел.

— Щедров орал? Щедров грубил? — искренне удивился Рогов. — Что-то на него это не похоже.

— Еще как похоже! Беда! Беда!

— Да говори толком, что случилось?

— Приехал он во второй половине дня. Побыл немного в правлении, и мы поехали с ним смотреть озимые, а потом на фермы. Пшеница у нас, ты же знаешь, с зимы вышла слабой, для подкормки не успели завезти удобрения, а на фермах плохо с кормами. — Логутенков искоса посмотрел на тяжелую двойную дверь: хорошо ли прикрыта. — Видел бы, как он обозлился и с какой руганью набросился на меня. Ты говоришь, такое на него не похоже? Еще как похоже! — Логутенков снова покосился на дверь. — Я хотел свозить его в Домик рыбака, угостить как следует. Отказался. Говорит, что соблюдает диету. А я вижу — врет! Не маленький, понимаю: дело не в диете.

— Где же он обедал?

— Купил в магазине булочку и бутылку молока. — Платком старательно Логутенков вытер лоб, шею. — Ну, шут с ним, с его диетой. Отказался поехать в Домик рыбака — беда невелика. Сегодня отказался, а завтра, глядишь, и не откажется. Самое неприятное, Евгений, — это то, что вчера вечером, когда Щедров уже собрался уезжать в Елютинскую, известного тебе Огуренкова избили и исполосовали ножами…

— Кто?

— Яровой и Осьмин. — Снова старательно и долго вытирал платком шею, лицо. — И надо же было тому случиться, что драка затеялась в тот момент, когда по улице проезжал Щедров. Ванцетти и он сам выскочили из машины и побежали на крик… Полуживого Огуренкова с медсестрой Щедров отправил на своей машине в Степновск. Сам позвонил в краевую больницу. А Ярового и Осьмина приказал арестовать. Из района вызвал прокурора Орьева и начальника райотдела милиции Мельчакова… Ну и началось.

Рогов стоял у окна, смотрел на пустую станичную площадь. Затем сел рядом с Логутенковым и, глядя ему в глаза, спросил:

— Как же это могло случиться?

— Разве я знаю как? Случилось, и все!

— Почему Яровой и Осьмин затеяли драку?

— Черт их знает почему. Не иначе как по пьянке. Такие тихие, порядочные ребята. И на тебе — драка.

— Значит, снова всплывает дело Огуренкова? — спросил Рогов, обращаясь не столько к Логутенкову, сколько к самому себе. — Как же ты допустил до этого?

Логутенков молчал, и капельки пота, как слезы, катились у него по щекам.

«Дело Огуренкова» уже имело двухлетнюю давность. Состояло оно в том, что член ревизионной комиссии колхоза «Заря» тракторист Василий Огуренков писал в район, в Степновск и в Москву о преступлениях Логутенкова и его приближенных. В частности о том, что арбузы грузовиками вывозились в Степновск, Кисловодск и в Донбасс, продавались там на рынках, а вырученные деньги в колхозную кассу не поступали; что однажды под видом отправки на мясокомбинат были проданы на сторону, неизвестно кому, более двадцати бычков-трехлеток, а деньги в кассе тоже не оприходованы; что на ворованные деньги Логутенков и его дружки построили себе капитальные дома из кирпича, использовав для строительства этих домов лес, цемент, стекло, кровлю, которые предназначались для детского сада; что в «Заре» процветает пьянка, круговая порука; что Логутенков на колхозные деньги устраивает в Домике рыбака обеды для своих многочисленных гостей. В числе этих гостей Огуренков называл и фамилии Коломийцева и Рогова.

Те станичники, что постарше и в житейских делах поопытнее, советовали Огуренкову «не накликать на себя беду». «Известно ли тебе, Василий, что слабому не свалить с ног сильного и что Логутенкова тебе не одолеть?» — говорили они. «А я не слабый и не испугаюсь ни Логутенкова, ни его дружков, потому что правда на моей стороне», — ответил Василий. «Бывает, Вася, когда и правде рот затыкают кляпом, и тогда тот, кто сильнее, оказывается правым». — «А мне рот не заткнут!» — «Пойми, Василий, что плетью обуха не перешибить». — «А я ударю обухом по обуху, и я не один, нас много». — «Эх, Вася, Вася, лучше всего жить бы тебе тихо да мирно, как другие живут…» — «А я не хочу и не буду жить мирно, когда вижу преступления…»