— Это уже будет не очерк, — несмело возразил Степан.

— Опять разговорчики?! Стране, Беглов, нужно мясо, а не лирика и там разные облака и маки-цветочки! Понятно? А назовем так: «Новое строительство в Холмогорской». Просто и понятно. Даю два часа на исправления. Можешь идти!

Степан нарочно, как бы желая показать свою армейскую выучку, красиво повернулся на каблуках и строевым шагом вышел из кабинета.

Управившись с приготовлением обеда, Анна Саввична Беглова с перевешенным через плечо полотенцем помыла руки и, вытирая их, обрадованная, счастливая, подошла к мужу.

— Ну вот, Вася, теперь остановка за гостями, — сказала она. — У меня все готово. Даже холодец застыл.

— Гости придут к сроку.

— А ты почему еще не приоделся?

— Успею, время есть.

— А оброс-то как! Пошел бы к Жану, пусть бы он тебя подмолодил.

— Побреюсь и сам, не впервой.

И все же Василий Максимович посмотрел в зеркало, ладонью потер заросшие щеки, разгладил усы. В это время в комнату вошел Жан.

— Жанушка! — воскликнула Анна. — Какой же ты легок на помине!

В белом халате, с коричневым чемоданчиком, Жан был, как всегда, без головного убора, и его шевелюра, казалось, курчавилась еще больше.

— Василий Максимович, я спешил к вам, — сказал Жан. — До сбора гостей еще почти три часа. Давайте я быстренько вас подстригу и побрею.

— Стоило из-за этого бросать работу, — обиделся Василий Максимович. — Я мог бы и сам…

— Сам — это не то! Не будем терять времени. — Жан раскрыл чемоданчик, вынул из него простыню, ремень для наводки бритвы, оселок, какие-то пузырьки, ножницы, с десяток бритв. — Прошу сюда, к столу. Зеркало поставим вот здесь. Очень удобно! Мамаша, дайте горячей воды.

Привычным движением рук Жан укрыл Василия Максимовича простыней, концы ее заколол булавками как-то по-особенному, как это умеют делать одни парикмахеры, и начал работать гребенкой. Расчесывал волосы то спереди, то сзади, отходил на шаг и строгим взглядом оценивал, что же у него получалось.

— Василий Максимович, ваш возраст, осанка вашей головы дают мне законное право принять вариант «под полечку», и не вообще «под полечку», а «под полечку мягкую», с легкими височками, — сказал Жан, не переставая звенеть над ухом ножницами. — Стрижка «под мягкую полечку» вам будет очень к лицу. Зачес сделаем на левый пробор, затылок подберем повыше и не округло, а уголками. Височки, как я уже сказал, оставим не косые, а ровные и короткие. Ну как, Василий Максимович, согласны?

— Не мне тебя учить, Жан, — ответил Василий Максимович, тоскливыми глазами глядя в зеркало. — Подстригай так, как находишь нужным. Ты же мастер своего дела.

Словно бы желая показать Василию Максимовичу, как он умеет стричь, Жан начал действовать ножницами. Над ухом, не умолкая, ножницы вызванивали так, точно выговаривая: «А мы стараемся, а мы очень спешим!» Легко касаясь гребенки, ножницы не то чтобы стригли, а как бы слизывали волосы, и на белое покрывало падали и падали седые клоки. Казалось, что над головой работали не руки, а какие-то умные механизмы. «Ай да Жан, ай да мастак!»

Василий Максимович задумчиво смотрел в зеркало, видел свое заросшее щетиной лицо, вислые усы и думал о том, как придут Максим, Даша, Эльвира, зятья, внуки и как одной большой семьей сядут они за стол, начнется неторопливая беседа, и все о том же: о жизни, о станице. Ему хотелось послушать и Максима — большой охотник потолковать, было бы только с кем, и Дашу — настоящий оратор, за словом в карман не лезет, и зятьев, особенно Николая, парня умного, рассудительного. «Может, и Гриша что-нибудь скажет, — думал он. — Люди они молодые, культурные. И пусть пояснят старику отцу о том, куда же идет станица. И пусть ответят на вопрос: может или не может случиться так, что постепенно все привычное, свое, хлеборобское куда-то уйдет, а что-то не свое и непривычное приживется? Тогда как быть? Вот в чем закавыка»…

— Василий Максимович, с головой, как видите, все получилось в наилучшем виде, — сказал Жан, касаясь расческой усов. — Следующая, так сказать, задача — определить форму усов. Сейчас я взгляну издали и как бы посторонними глазами… Да, ничего не скажешь, это прекрасно! Василий Максимович, с вашего разрешения я остановлюсь на «а-ля Ги де Мопассан»! Как вы полагаете, мой выбор правильный?

— А что оно такое, это «аля»? — мрачнея, спросил Василий Максимович. — Как его надо понимать?

— Ваши усы уже сейчас похожи на усы великого писателя Франции, — пояснил Жан. — Вы посмотрите внимательно. У вас от природы мопассановские усы, честное слово! — Расческой Жан стал показывать, что и как нужно сделать. — Если в этом месте мы слегка подберем и приподымем, а кончики малость сузим, то это в точности и будет «а-ля Ги де Мопассан».

— Жан, сынок, а нельзя без этого, без «аля»? — вмешалась Анна, видя рассерженное лицо мужа. — Василию Максимовичу надо землю пахать, быть на тракторе, средь людей. А с этим, с «аля», чего доброго, станичники за своего не признают.

— Что вы, мамаша! — искренне удивился Жан. — Еще как признают! Уверяю вас, все будет прекрасно. Ведь усы Василия Максимовича — это же готовая натура, бери ножницы и делай то, что уже почти сделала сама природа. Мамаша, прошу вас, отойдите и посмотрите издали… Ну что?

— Ладно, валяй! — Василий Максимович тяжело вздохнул. — Поглядим, что оно получится.

И вот отзвенели ножницы теперь уже над усами, по намыленным щекам погуляла бритва, а Василий Максимович, помолодевший, пахнущий одеколоном и, по уверению Жана, удивительно похожий на Мопассана, все еще сидел, пригорюнившись, перед зеркалом.

— Что ж вы молчите, Василий Максимович? — спросил Жан.

— Да, верно, в моем обличии что-то сильно переменилось, — сказал он грустно. — Жан, ты и в самом деле чародей!

— Ну что вы, папаша! — скромно улыбаясь, ответил Жан. — До настоящего чародея мне, разумеется, еще далеко. Но я не отрицаю: дело свое знаю и люблю. Вы же теперь сами убедились, что сработано все правильно. — Жан не утерпел и снова отошел к окну и оттуда посмотрел на своего клиента тем строгим, критическим взглядом, каким смотрят на свое творение разве что мастера резца и кисти. — Да, прекрасно! Именно таким и должен быть современный хлебопашец. Именно таким! — повторил он громко. — Труженик земли с затвердевшими мозолями на ладонях и с внешностью интеллигента. Прекрасно! А ведь на днях я привел в порядок бороду Евдокима Максимовича.

— Это что же, сам пожаловал? — спросил Василий Максимович. — Что-то с ним случилось, так, зазря, не пришел бы.

— Варвара Тимофеевна привела, бедовая женщина, — продолжал Жан. — Вы еще не видели его обновленным?! Теперь борода у него чудесная и усы полные, с оттенком. Не хвастаясь скажу: это моя удача! Сработал хорошо. Отошел, издали посмотрел и удивился: совсем же другой человек! И стрижку сделал соответственно… Ну, я побегу в салон, там меня ждут клиенты.

— Смотри, Жан, не опаздывайте с Эльвирой к обеду, — сказала Анна, ласково глядя на зятя. — У меня все уже готово.

— Мамаша, явимся точно, как часы, в пять!

Жан поспешно собрал свои инструменты и удалился.

К пяти часам начали собираться гости. Первыми пришли Николай и Даша с Людочкой и Сашей и сразу же, с порога, заметили, что дедушка Вася подстрижен как-то не так, как подстригался раньше, и что усы его совсем нельзя было узнать.

— Василий Максимович! — воскликнул Николай. — Да в таком виде вы смогли бы сойти за министра, честное слово! По всему видно, работенка Жана.

— Батя, и мне нравятся такие усы, они вам к лицу, — сказала Даша. — Есть, есть у Жана вкус, ничего не скажешь!

Затем пришел Максим со своей Анастасией, с сыном Василием и дочкой Олей. И пока бабушка занималась науками, Максим и Анастасия разговаривали с отцом.

— Батя, вы стали и молодым, и красивым, — смутившись и покраснев, сказала Анастасия.

— Да неужели, дочка? — нарочито удивился Василий Максимович.