— Дмитрий далеко. Потолкуем с теми, кто рядом.

— Вася, может, не детям к нам приходить, а нам пойти к ним? — спросила Анна. — Можно собраться у Даши или у Максима.

— По гостям нам расхаживать нечего, — сердито ответил Василий Максимович. — Да, позабыл еще сказать. Заезжал я к Барсукову насчет холмов.

— И что? Разузнал правду?

Балачка та брехня. Михайло и сам понимает, что холмы наша древность, что на них кровь пролита. — Василий Максимович повернулся к жене: — Так когда же пригласим детей?

— Можно в субботу. Сам-то ты как? В тот день на поле не задержишься?

— В субботу я как раз свободный от наряда.

Василий Максимович лег на спину, положил ладони под затылок и вздохнул глубоко, всей грудью. А Анна думала об Эльвире и Жане. «Вот и нашла Эльвира свое счастье. И о чем с ними нам, старым, толковать, о какой жизни? У них своя жизнь, свои заботы и свои радости, Завтра уже начнут работать. А чего еще нужно? Вот напрасно я сказала, что по паспорту Жан не Жан, а Иван. Пусть бы в станице был хоть один Жан. Иванов и так у нас много. Жан — имя не нашенское, а все ж таки красивое»…

Анне нравились имена незнакомые и необычные, пришедшие в станицу бог весть из каких стран. И своим детям она искала имена редкие и чтоб они были звучные. Своего первенца хотела назвать Германом. Василий и слушать не пожелал. «Мой батько был Максимом, и первый внук его пусть будет Максимом, — говорил он тогда. — Самое лучшее имя»… Дарью хотела назвать Мальвой. Опять Василий не разрешил. «Пусть наша дочка будет Дарьей»… Для Дмитрия приготовила имя Роберт. Василий это имя не принял, даже рассердился. «И где ты отыскиваешь такие прозвища? — говорил он. — Пусть будет Дмитрием. Хорошее имя»… Только одну дочку назвала так, как ей хотелось, — Эльвирой, и случилось это потому, что в тот день, когда новорожденную регистрировали, Василий Максимович находился в Степновске, на совещании механизаторов.

Свою хату-старушку с поросшею травой крышей и с развесистым осокорем у порога дети навещали не часто и всегда как-то неожиданно. «Так птицы, находясь вблизи, изредка залетают в оставленное ими гнездо. Да оно и лучше, — думала Анна. — Не ждешь их, не думаешь о них, а они вдруг и заявятся. То Максим заглянет с сыном и дочкой, то Даша забежит с дочурками. „Мама, я спешу, у меня дела, пусть Людочка и Саша сделают у вас уроки. Они так любят свою бабушку“… Не знаю, как они меня, а я их люблю, всех: и Людочку, и Сашеньку, и Петеньку, и Васеньку, и Оленьку, и Геночку… Хоть Геночка живет далеко, а все одно родной»…

Вот и сегодня перед вечером Даша привела девочек и сказала:

— Со Степновска приехали артисты, так мы с Колей идем на концерт. Люда и Саша уроки уже сделали. Пусть они у вас заночуют.

— Пусть, пусть ночуют, — согласилась мать.

— Мама, а как вы поживаете? Не болеете?

— Ничего, Даша, еще бегаю. — Анна обняла внучек. — Может, и не так проворно, как вот мои внучки.

— А бати все нет дома, никогда их не застанешь.

— Такая у него работа. А ты как, дочка, привыкаешь к новой должности?

— Трудно привыкаю.

— Оставалась бы на молокозаводе.

— Всюду, мама, не легко, — ответила Дарья, повязывая косынку. — Там пробирки, измерения, тут — люди.

— Михаил тобой доволен?

— Не знаю, не спрашивала. А вот я им недовольна.

— Это почему же?

— Видно, характеры у нас разные.

— Ссоритесь?

— До этого пока еще не дошло.

— Жили бы мирно, по-хорошему.

— Стараемся. — Дарья взглянула на ручные часы. — Побегу!

— Погоди, Дарья, — сказала мать, строго посмотрев на дочь. — Давно хотела спросить: надолго ли собираешься пребывать в комиссарах?

— Не знаю. Вот будут перевыборы… А что? Почему об этом спрашиваете?

— Тревожусь я. — Мать тяжело вздохнула. — Не надо тебе, дочка, оставаться на этой должности.

— Странно… Это почему же?

— Потому, что Михаил все еще любит тебя…

— Мама! Что это вы придумали? — Дарья с наигранной веселостью смотрела на мать. — Откуда взяли?

— По глазам видно. Неужели ничего не замечаешь?

— Ничего.

— И еще видно, как он на тебя поглядывает, как о тебе говорит. Любит, это мать тебе говорит.

— Какая может быть любовь? — Даша через силу рассмеялась. — Если тогда, в молодые годы, ничего у нас не получилось, то теперь и вовсе… Мы люди деловые, нам не до любовей, на наших плечах лежат «Холмы», тяжесть не шуточная. К тому же у Михаила есть жена, сын, а у меня муж и две дочки.

— Ох, Даша, Даша, от этой беды никто не избавлен. Не дай бог, случится несчастье…

— Не бойтесь, мама, ничего не случится, — уверенно сказала Даша. — Об этом и не думайте… Ну, побегу!

И ушла.

«Не бойтесь, мама, ничего не случится», — думала мать. — «Хорошо бы… А то вот сидит в моей голове эта страшная думка, и никуда от нее не денешься. Да и по станице уже поползла балачка. Плохо, что нынче дети своих родителей не слушаются, оттого и редко нас навещают. — Она мысленно обратилась к Максиму и Дмитрию: — Вот ты, Максимушка, живешь близко, а тоже проведываешь нас не часто, а ты, Митя, и вовсе позабыл батька с матерью. В кои разы залетишь на минутку и сразу улетаешь. Далеко от нас живешь, видно, не часто лежит твоя дорога в Холмогорскую. Эх, беда, видно, так сама жизнь устроена. Подрастают дети и о родителях вспоминают только к случаю, по необходимости. Хорошо, что Эльвира вернулась. Барсуков обещал им жилье, а по мне пусть бы жили с нами, хата у нас хоть и старая, а просторная. Отвели бы им самую большую комнату. Согласится ли Василий? А отчего не согласиться? Своя, родная кровинушка, да и зять, по всему видно, славный парень»…

На другой день рано утром нежданно-негаданно заявились Степан с Таисией. Возле двора остановился грузовик, Анна видела, как Степан спрыгнул на землю, как взял на руки Тасю, легко поднял ее и осторожно, словно ребенка, поставил возле грузовика. «Ишь как оберегает, на руках носит, — подумала Анна. — Да оно и понятно, молодость, любовь»…

Степан взял Тасю за руку и как-то нарочито быстро подвел к матери.

— Мамо, Тася — моя жена!

— Когда же это случилось, дети?

— Вчера расписались.

Анна обняла Степана и Тасю и заплакала.

— Мамо, ну чего вы, чего?

— Это я от радости, — тихо сказала мать, вытирая платочком слезы. — Пойдемте в хату. Есть хотите?

— Не откажемся, — сказал Степан. — Как, Тася?

Тася молчала, и только лицо ее налилось румянцем.

— Хотите, пожарю яичницу с салом? — сказала Анна, когда они вошли в хату. — Степан любит яичницу с салом, я знаю. А ты, Тася?

— Тася любит все, что люблю я, — ответил Степан, с улыбкой глядя на смутившуюся Таисию. — Мамо, мы здорово проголодались! А рыбы нету, мамо?

— Рыболов не ночевал дома, так что верши остались нетрушенными, — ответила мать. — Ну, вы садитесь к столу, я быстро подам яичницу. Тася, не красней, не стесняйся…

Материнские глаза всевидящие. Будто она и не поглядывала на сына и на повестку, а все видела, и ничто не могло от нее укрыться. Ни то, что Степан и Тася ели быстро, словно наперегонки, — голодные; ни то, что Степан улыбался — нет, не матери, а Тасе; ни то, как он самый лучший кусочек сала из своей тарелки незаметно переложил в тарелку Таси. Заметила мать и то, что Степан похудел; что русый его чуб был зачесан не набок, а вверх, совсем не так, как, бывало, зачесывала ему мать; что на белой рубашке пуговка пришита черными нитками и как-то не так, как, помнится, пришивала она, мать. «А что ж тут удивляться, теперь рядом с ним сидит не мать, а жена, — думала Анна, пригорюнившись. — Теперь не я, а она ему хозяйка… Вот и Степа отошел, считай, насовсем»… По щекам рассыпались слезинки, и Анна, вытирая их ладонью, через силу улыбнулась.

— Радоваться надо, мамо, а вы все плачете.

— Сынок, это я от счастья…

— Мама, мы со Степой любим вас.

Это сказала Тася тихим голосом, может быть, потому, что свою мать она не знала и слово «мама» было для нее непривычным. Ей не было и года, когда ее родители разошлись и уехали из Холмогорской. Девочка осталась на попечении бабушки Евдокии. Отец, Илья Мельников, погиб в Карпатах во время сплава леса, мать вышла замуж и жила где-то в Узбекистане. Ни весточки от нее, ни письма. И хотя бабушка души не чаяла в своей внучке, любила ее, — Тася выросла и, как все ее подруги, окончила десять классов, — но печать сиротства всегда таилась в ее грустных глазах.