— Умело подстриженные усы, хорошая прическа — дело не простое, — рассудительно сказал Максим. — Постарался Жан, молодец!

Когда собрались все и за стол уселись взрослые и дети, Жан заговорил о том, каким ему видится внешность сегодняшнего хлебороба, и все с ним согласились, с улыбкой одобрения глядя на Василия Максимовича.

Николай поднялся с рюмкой в руках.

— Дорогие товарищи, первую чарочку за здоровье интеллигентного хлебороба! — сказал он, весело обводя всех глазами. — За нашего дорогого батю и его супругу, за нашу мамашу Анну Саввичну!

Выпили и загалдели кто о чем.

— Батя, все мы, ваши дети и внуки, желаем вам счастливой борозды! — сказал Максим.

— Батя, отныне будете стричься и подравнивать усы только у Жана, — сказала Эльвира.

— О чем печаль-забота? — Василий Максимович сурово сдвинул седые брови. — Борозда счастливая, усы красивые — понятно.

— А что вам не понятно, папаша? — спросил Николай. — Сейчас мы закусим и во всех непонятных делах разберемся.

— Ешьте, ешьте, потолковать еще успеете! — сказала Анна и наклонилась к внукам: — Внучата мои милые, вы не прислушивайтесь к разговорам, а ешьте. Вот я вам подложу картошечки, возьмите огурчики! Люда, Вася, может, хотите рыбки?

— Поясните мне, дети, текущий момент, — сказал Василий Максимович, не притрагиваясь к еде. — Люди вы и молодые, и образованные, и вы-то обязаны знать: куда идеть наша станица? Что будеть с нею в конечности?

— Папаша, что же тут неясного? — удивился Жан, кладя в свою тарелку кусок жареного усача. — Обратимся к нашему салону. Дело, известно, в станице новое, непривычное. Что в салоне хорошо и что плохо? Окна во всю стену, свету много, зеркала, кресла — хорошо! А какова культурность клиентов? Плохая! Входит этакий плечистый детина, прибыл прямо с поля. Ноги не вытирает, свою замасленную фуфайку на вешалке не оставляет и так садится в кресло. Хорошо это? Плохо, никуда не годится!

— Я не про то, — перебил Василий Максимович. — Не об том моя печаль-забота.

— Беру наглядный пример — подстрижку. — Жан весело посмотрел на всех, улыбнулся: вы, мол, послушайте, что это такое. — В кресло садится труженик полей. Голова у него косматая, нечесаная, давно не мытая. Говорю вежливо: сперва подстригу, все, как положено, а потом вымою голову. И что слышу в ответ? Возражения: «Ты, браток, головомойку мне не устраивай, обделай побыстрее, а то я спешу»… Что это такое? «Головомойку не устраивай»… Смешно!

— А что мы видим в дамском салоне? — спросила; Эльвира, понимающе глядя на мужа. — То же самое. В Степновске, помнишь, Жан, на завивку и на прическу женщины записывались в очередь за неделю вперед. А что происходит в Холмогорской? Буквально каждой женщине, моложе, допустим, сорока лет, нужна прическа или завивка, нужна окраска бровей и ногтей. Салон к их услугам. И вы думаете, создается очередь? Ничего подобного! А почему? Не идут! — Эльвира подмигнула Даше. — Даже сестренка не приходит. А почему, Даша?

— Обхожусь, — смутившись, ответила Даша. — Как-то без модной прически привычнее.

— Недавно мы пригласили доярок, чтобы сделать им прически и маникюр, — продолжала Эльвира. — Послали за вами автобус. Ждем, думаем, что приедет их полный автобус, а приехали две девчушки, бывшие школьницы. Вот и выходит, Даша, что и дояркам так, без парикмахерской, жить привычнее. А почему привычнее? По причине нашей деревенской бескультурности.

— Василий Максимович, трудности у нас имеются, это верно, без них, по всему видно, нам не обойтись, — как всегда, спокойно и рассудительно заговорил Николай. — Салон — это не производство. А у меня, к примеру, в автопарке сто восемьдесят четыре грузовика и восемнадцать легковых. Имею отличные боксы, своя автомастерская, две автоматические эстакады, есть горячая мойка, своя аккумуляторная. А вот запасных частей нету и взять их негде. В настоящий момент двенадцать грузовиков и пять легковых находятся на приколе потому, что нету запасных частей. А ведь на носу уборочная страда. Как выйти из этого затруднения? Специально ездил в Рогачевскую, думал раздобыть наряды. И что же? Раздобыл… шиш с маслом. Вот и пребываю в тревоге. Ложусь спать — о запасных частях думаю, встаю — опять же о них, проклятых, моя печаль-забота.

— А что, к примеру, делается на молочном заводе? — спросила Даша, обращаясь к Николаю. — Никак не можем привести в порядок новый холодильный цех. У тебя, Коля, нету нарядов, а у молочного завода наряды имеются, а оборудование по ним получить не можем. Дело-то идет к лету, молока прибавится, наступит жара. — Даша мило улыбнулась Максиму. — Вот у Максима хорошо! Стал за станок, приладил деталь, и работа пошла!

— Э, нет, сестренка, это не так, ты совершенно несправедлива, — возразил Максим, отодвинув тарелку. — Станок — существо не простое, и чтобы он тебя слушался и безупречно трудился, за ним нужно смотреть и смотреть. Хорошо приладить деталь мало. Требуется смекалка, как во всяком деле.

— Максимушка, есть к тебе важное дело. — Даша наклонилась к брату, понизила голос. — Хочу посоветоваться.

— О чем? — живо спросил Максим.

— О текущих делах и… о Михаиле Барсукове.

Максим улыбнулся.

— Назревает конфликт?

— Ну, что ты… Просто нужен твой совет.

— Говори.

— Не здесь. Я приду к тебе завтра.

В это время Жан и Николай, краснея от натужного смеха, говорили о чем-то смешном. Эльвира увела Настеньку к окну, поближе к свету, и показывала ей свою вязаную кофточку. Василий Максимович сидел с поникшей головой. Вот и случилось то, чего он боялся: ни зятья, ни дочери, ни Максим со своей Настенькой или не поняли того, что его волнует, или не пожелали понять. И когда Максим и Настенька ушли первыми, сказав, что детям пора спать, а за ними Николай и Даша с Людой и Сашей; когда Жан и Эльвира отправились на восьмичасовой сеанс в кино, Василий Максимович остался за столом один и долго сидел, обняв ладонями седую голову.

Анна давно убрала со стола, посмотрела на мужа, покачала головой, спросила:

— Спать-то собираешься?

Он поднялся, расправил сильные руки, прошел по комнате.

— Разошлись. А где Гриша?

— Ушел вместе с Жаном и Эльвирой, — ответила Анна. — Вася, на детей не обижайся. Ить у нас свое, а у них свое.

— Это верно, — согласился Василий Максимович. — Слушал я их и удивлялся. Для Жана и Эльвиры важнее всего прически и стрижки. Николай завел речь о запасных частях, Даша — о молочном заводе, Максим — о токарном станке. А Гриша вовсе промолчал. Вот и выходит: напрасно, мать, старалась с обедом, беседы за семейным столом не получилось.

— Да так оно и должно быть, и ты не обижайся, — желая хоть как-то успокоить мужа, сказала Анна. — Для них мы люди уже старые, свое отжившие. А ты к ним со своим вопросом. И чего это влезла тебе в голову станица? Мы тут родились и тут помрем, а станица пусть себе идет туда, куда надо. Есть же у нас руководители, они-то знают, что и как.

— Руководители — само собой, а люди простые тоже думают, что к чему, — возразил Василий Максимович. — И все ж таки кто-то должон мне растолковать. Погляди, мать, как станица обрастает заводами и фабриками. Что ж оно будет в будущем? Потолковать бы с умным человеком.

— А ты пойди к Мишке Барсукову. Он же стоит у власти, ему все известно.

— У Михаила забот полон рот, ему не до разговоров.

— Тогда иди к сыну Максиму. Это он тут, за столом, спорил с Дашей и говорил о своем станке. А наедине с тобой скажет все, что нужно. — Анна добавила с гордостью в голосе: — Книжник наш Максим, все соображает.

— И Максим не скажет мне того, что я хочу знать.

— Или поезжай к Дмитрию. — Анна выжидательно посмотрела на мужа. — А что? Митя грамотей, он объяснит все, как надо.

— Нет, мать, с Дмитрием разговор у меня не получится. Как-то я уже пробовал… Дмитрий стал умнее батьки. Да и мерка на жизнь у него не наша, не станичная.

В постели, ворочаясь, подбивая под голову подушку, Василий Максимович то ложился ничком, то навзничь и вздыхал глубоко, всей грудью.