В самом деле, а почему так долго?

– Я не знаю, – повторила она, озвучив свои мысли.

– Зато я знаю, – ответил Мишель. – Их должны были забрать сразу же. Мобилизация началась в августе, а доктора, особенно военнообязанные, практически никогда не остаются в тылу. Я даже могу назвать тебе имя человека, выправившего для них освободительные документы. Владислав Дружинин. Большой чин в императорском разведывательном ведомстве, бывший начальник Леонида Воробьёва, хороший друг моей матери, и по совместительству мой крёстный.

Эту фамилию Саша слышала впервые.

– Когда призвали твоего отца?

– В феврале.

– В феврале Дружинина не было в России, – кивнул Мишель. – Уезжал за границу с очередным заданием государственной важности. В его отсутствие они всё это и провернули. Прости, я оговорился. Он, разумеется, я имел в виду отца.

– А мне показалось, что не только его.

– Может, и нет, – не стал спорить Мишель.

– Вы это не всерьёз! Викентий Иннокентьевич не мог быть таким негодяем! Он с детских лет воспитывал меня как родную дочь, он… он не мог, – только и сказала Саша, упрямо качая головой.

– Да я и не утверждаю, что он участвовал, – поспешил успокоить её Мишель, но от этих слов Александра, почему-то, ещё твёрже убедилась в том, что без Воробьёва и там не обошлось. Да без него ни одно гордеевское тёмное дело не обходится! – В конце концов, Иван Кириллович, может, и вовсе не причём. Мобилизация вещь серьёзная. С каждым может приключиться.

– Вы это нарочно говорите? – вздохнув, спросила она.

– Мне кажется странным это совпадение, вот и всё, – произнёс Мишель, стараясь, чтобы голос звучал как можно мягче. – Твоя мать ведь просила у него развода, не так ли? Он длительное время не давал согласия, и ясно было, что не даст. Особого выбора он им не оставил.

– И за это я ещё больше ненавижу вашего Гордеева! – сказала Александра, на досуге пообещав себе узнать побольше о призыве отца и, если надо, обратиться к Леониду Иннокентьевичу с этой просьбой. Они не были слишком близки, но Саша почему-то не сомневалась – он не откажет. Им-то теперь какая разница, отца этим всё равно не вернёшь, а у неё, быть может, появится надежда на то, что его смерть – всего лишь очередная фикция, необходимая Гордееву, чтобы жениться на Алёне. А если бы у неё была надежда… если бы она у неё только была!

"Я бы стала в десятки раз счастливее", – сказала себе Саша. И покачала головой.

– Не понимаю, почему вы его оправдываете. Он же конченый мерзавец и негодяй!

– Я не утверждал обратного.

– Но вы утверждали, что он не убивал вашу мать!

– Потому что я действительно так думаю.

– И давно ли? До или после того, как спустили его с лестницы?

– Напрасно иронизируешь, – покачал головой Мишель. – Подумай сама, ты же достаточно хорошо успела с ним познакомиться. Он удивительно хитрый и изворотливый человек. Стал бы он, по-твоему, бегать за моей матерью по всему особняку, паля из револьвера налево и направо? Дворецкий нашёл несколько пуль в стенах и дверных панелях. Она убегала от убийцы, понимаешь? А теперь скажи, стал бы отец действовать столь открыто и безумно? С учётом того, что он при любом раскладе был бы первым, на кого подумают, когда найдут её… тело.

Последнее слово он произнёс осевшим голосом и отвернулся к окну, надеясь, что она не увидит, как ему плохо. Но Саша, конечно, всё заметила. И с трудом перебарывала теперь безудержное желание пересесть к нему на сиденье, обнять ласково и попытаться утешить. А Мишель, в очередной раз нахмурившись, вдруг сказал ей:

– Мы приехали.

Разговор был окончен, а Саша, потерявшая счёт времени, с недоумением посмотрела за окно.

Поезд действительно остановился.

Здесь всё было как раньше. Совсем как в той жизни, где она была счастлива. Всё вокруг казалось таким родным, таким привычным и совсем не трудно было вообразить отца, идущего рядом… Этим маршрутом они ходили всякий раз, когда возвращались с вокзала домой, проводив доктора Воробьёва в столицу. И пусть их скромный домик находился аж на другом конце улицы, извозчика они никогда не брали, предпочитая прогуливаться пешком, наслаждаясь обществом друг друга.

А сейчас рядом молча шёл хмурый Волконский, чьим обществом Александра вовсе не наслаждалась. Он пугал её безмерно с момента их первой встречи, а то и раньше, когда Сергей Авдеев мимолётом упомянул, что у Юлии Николаевны есть сын…

А с недавних пор Саша всерьёз задумалась, чего она боялась больше – Мишеля Волконского (вроде бы не такой он уж страшный, а очень даже наоборот), или всё же собственных чувств, поразительно обостряющихся в его присутствии? Это казалось чертовски неправильным и заведомо безнадёжным, даже если забыть об их социальном неравенстве.

Она – дочь женщины, из-за которой погибла его мать. Вряд ли он мог об этом забыть, тут и никакие документы, украденные у Воробьёва, не помогут! Увы.

"Может статься, что он прав, и Иван Кириллович не виноват, – раздумывала Саша, перешагивая лужу, растёкшуюся прямо посреди дороги. Кажется, ночью шёл дождь. – Но от этого его величество вряд ли станет ненавидеть нас с мамой меньше! Мы фактически украли его жизнь. Мы с Арсением невольно заняли его место. Так не должно было случиться!"

Думать об этом было невыносимо, но на её счастье долго думать не пришлось. Как Саша и говорила, скромное жилище Максима Стефановича Рихтера располагалось в пяти минутах ходьбы от вокзала – только и требовалось, что перейти дорогу да обойти широкое здание привокзального кафе, граничащего со складами. Отсюда начинался жилой район, и дом пожилого учителя стоял вторым по счёту. На прибитой к забору табличке так и значилось: "№2", а снизу, мелкими буквами: "Дом образцового содержания, Рихтер М.С."

Мишель остановился с каким-то отстранённым выражением лица, Александру сразу насторожившим. Так уж вышло, что за то время, что она бессовестно смотрела на него, пользуясь их уединением, она научилась распознавать те эмоции, которые он по-прежнему старательно прятал. Пытался быть сильным, обманывал самого себя. Но Сашу-то не обманешь, она прекрасно видела, что за холодным блеском в изумрудно-зелёных глазах скрывается тоска, за сдержанным спокойствием – волнение и тревога, а хмурая складка между бровей прячет нерешительность. Он хотел, и в то же время не хотел этого разговора. Правда могла оказаться куда более жестокой, чем та, в которую он верил.

А Саша так устроена – ей необходимо было, как и её отцу, помогать всем и вся. Помогать просто так, ничего не требуя взамен, просто потому, что когда кому-то рядом плохо, ей становилось хуже в тысячу раз уже оттого, что она ничего не могла сделать.

Но сегодня она могла.

И плевать, что он никогда не оценит её отзывчивости, что он будет продолжать тихо ненавидеть её в глубине души, плевать, что он так никогда и не скажет ей простого "спасибо"!

– Ваше величество? – прежде, чем Мишель успел устыдиться того, что она заметила его тщательно скрываемое замешательство, Саша подошла вплотную и взяла его за руку. Это оказалось так просто – мгновение, и их пальцы сплелись, его рука была такая тёплая… Сердце подскочило в груди, и забилось ещё чаще, когда он растерянно посмотрел на неё сверху вниз. Снова их взгляды встретились, глаза карие, глаза зелёные, безнадёжно потонули и растворились друг в друге.

"Я с тобой, – как будто бы говорил ему её взгляд, – я здесь, я рядом… Ты не один…"

Разумеется, она ни за что не осмелилась бы произнести это вслух. Но это сказали её глаза, и Саша надеялась, что Волконский понял. Во всяком случае, от былых сомнений не осталось и следа – теперь в его взгляде появилось что-то другое, а что – Саша не могла разгадать. Но ей показалось, что её манёвр подействовал.

– Идите следом за мной, здесь грязно, – сказала она вместо всех слов утешения, обыграв свой порыв так, словно она взяла его за руку исключительно для того, чтобы помочь пройти по доскам, лежавшим вокруг широкой лужи, прямо возле самой калитки, что вела во двор к Рихтеру. Словно без её помощи Мишель ни за что не справился бы с этим препятствием! Однако руку её из своей руки он так и не выпустил, и позволил провести себя по доскам и сырой траве, возле самой калитки.