– По-вашему, это смешно?! – с подобием на гнев, спросила Саша, стараясь перекричать шум дождя. Мишель если и услышал её, то предпочёл не отвечать. Подъехав к ней чуть ближе, он остановил своего коня и сказал, махнув рукой в противоположную сторону от усадьбы, к реке:

– Тут старая часовня неподалёку, в ней можно укрыться от дождя. Если поторопимся, минуты через три будем там.

Саша, всё ещё расстроенная из-за шляпки, хмуро посмотрела на Мишеля, искренне надеясь, что её взгляд хоть чем-нибудь напоминает его собственный, вечно недовольный. Тот в очередной раз рассмеялся, негодяй, совершенно не щадя её оскорблённых чувств. И сказал ещё, бессовестный:

– Бог мой, какая ты забавная!

Забавная?! И вот так всегда! Да она старалась изо всех сил, так мечтала завоевать его внимание, а тут это обидное «забавная»! Ксению свою он наверняка забавной не считал! Ах, опять эта глупая ревность, ну почему она никак не проходит? Удручённо нахмурившись, Саша покрепче взялась за поводья и проворчала:

– Показывайте, где тут эта ваша часовня!

Старая, полуразрушенная башня, оставшаяся ещё с допетровских времён, и впрямь обнаружилась возле самой реки, за лесом. Остатки некогда высокого сооружения ныне надёжно прятались в деревьях, заметить их со стороны дороги невозможно, если целенаправленно не искать. Саша никогда прежде не ходила на эту сторону реки, а потому о старой заброшенной церквушке ничего не знала, и ныне оказалась приятно удивлена.

Правда, запустение, царившее вокруг, невольно нагоняло тоску. А ведь люди когда-то жили здесь, строили эту часовню, ходили сюда молиться и, наверное, венчались здесь… ныне всё забыто. Крыша обрушилась в некоторых местах, сквозь огромные дыры в потолке виднелось серое небо, щедро поливающее водой соскучившуюся по дождю землю. И образа на стенах почти неразличимы, но кое-где всё же угадывались, правда, с большим трудом – в часовне было темновато.

– Какое прекрасное, печальное место, – произнесла Саша, заворожено оглядываясь по сторонам. Голос её прозвучал почти беззвучно, она не считала целесообразным разговаривать на повышенных тонах в таком месте, но Мишель её всё равно услышал. Усмехнулся, кивнул и сказал:

– Оба моих дядюшки играли здесь, когда были мальчишками.

– А вы? – заинтересованно спросила Саша, обернувшись.

– А что я? – он обворожительно улыбнулся ей. – Я же не умею веселиться, забыла?

Саша тихонько рассмеялась этой шутке и согласно кивнула, вспомнив, что его величество прежде не баловал своим присутствием загородную усадьбу матушки, и детство его прошло вовсе не здесь. Интересно, а каким он был в детстве? Неужели такой же серьёзный и нелюдимый? Да как вообще можно было вырасти таким колючим, при такой-то добродушной матушке?

Но она любила его и таким.

Собственно, вот. Наконец-то она хотя бы самой себе смогла в этом признаться! Любила. Именно любила, бесконечно любила, теряя голову от одного только его взгляда, от звука его голоса, от его присутствия…

«Какая же я глупая, глупая, глупая!» – в сердцах подумала Сашенька и с ожесточением принялась выжимать воду из волос. Вот вам и замечательная причёска, которая ей так шла! Вот вам и новая шляпка, безнадёжно брошенная прямо на пол, в кучу старых листьев, оставшихся ещё с прошлой осени. Ну почему ей так не везёт? Ведь всё так хорошо начиналось! Она была почти красавицей сегодня, почти аристократкой! И ведь притворялась как хорошо! Как изображала непринуждённость! И что теперь? Стоит перед ним, точно мокрая курица, в прилипшем к телу платье, с растрепавшимися волосами, жалкая и никчёмная! От обиды Сашенька готова была разрыдаться в голос, но сдержалась, накрепко прикусив губу, и велела себе быть сильной.

Мишель всё это время беззастенчиво за ней наблюдал. Со своей стороны он бы сказал, что она походила скорее на бедного, мокрого воробышка, старательно чистившего пёрышки, такого милого и такого беззащитного! И недовольная морщинка между её тёмными бровями тоже казалась ему очаровательной. Чего, спрашивается, она хмурится? Ещё чем-то недовольна, а ведь сама согласилась ехать на лошадях! Впрочем, пускай хмурится. Так она ещё милее!

Чтобы не испытывать себя, так как самообладание снова начало давать сбой, Мишель отвернулся и, сняв промокший пиджак, повесил его на обломках перегородки, что разделяла старые кельи. Где-то здесь Гордеев запер Адриана, и бедняга просидел целые сутки в темноте, прежде чем сумел выбраться на свободу. Где-то здесь Игнат оставил Георгия, переосмысливать жизненные ценности, и тот наверняка провёл не одну бессонную ночь, прежде чем Игнат смилостивился и освободил его, чтобы отвезти обратно к Гордееву…

Мишель собрался было сходить посмотреть, где именно томились в ожидании пленники, но почему-то на полпути остановился. Словно почувствовал, как Саша смотрит на него, как прожигает взглядом его спину. Усмехнулся не без удовлетворения и помедлил перед тем, как обернуться. Пускай полюбуется, что же. Фигура у него была замечательная, а мокрая белая сорочка, прилипшая к телу, подчёркивала натренированные мускулы самым что ни на есть выгодным образом!

Потом Мишель всё-таки обернулся. Разумеется, наткнулся на пытливый Сашин взгляд, который та не успела или не захотела отводить. И смотрела-то как зачарованно! Мишель к таким взглядам давным-давно привык, но почему-то именно сейчас это воспринималось не как должное, а как какая-то награда за долгие мучения и ожидание…

Саша, поняв, что позорным образом разоблачена, постаралась сохранить остатки достоинства. Сглотнув ком, подкативший к горлу, она с силой заставила себя отвести глаза и попробовала было заново вернуться к выжиманию воды из своих волос. Но не получилось. Снова она взмахнула ресницами, снова предательский взгляд поднялся на его мокрый торс, широкие плечи, безупречно красивое лицо…

«Я пропала», – подумала Саша в тот момент и замерла, забыв и про волосы, и про свою девичью скромность, и про всё на свете! А Мишель, в очередной раз оказался на грани, особенно под этим её взглядом – и вроде бы вполне себе невинным, но в то же время безмолвно призывающим к действиям. Будучи человеком военным, Мишель действовать привык решительно, без промедлений. К тому же слишком соблазнительно облегало мокрое платье изящные изгибы её фигуры.

«Не могу я так больше», – подумал Мишель и сдался. Быстрыми шагами подойдя к Сашеньке, он притянул её к себе и поцеловал.

Сегодняшний вечер был самым обычным, каких бывало в последнее время довольно много. Это раньше Антон мог позволить себе уходить в недельные загулы, ни на секунду не оставаясь в одиночестве, но с недавних пор что-то изменилось.

Не мог он так больше, не получалось! Во всех его бесконечных женщинах Голицыну виделась одна – роковая красавица-брюнетка, чернобровая, с глазами хищницы и белозубой улыбкой, его милая Ксюша.

Вернее, совсем не «его»! Эта Ксюша была чьей угодно, но не его! Антону становилось до безумия обидно – почему так? Почему даже какой-то смазливый, жалкий Авдеев и тот оказался достоин её расположения, а он, Антон, всё никак? Не он ли был её лучшим другом на протяжении десяти долгих лет? Не он ли оказался рядом, когда умерла её матушка, не он ли утешал бедняжку, не он ли не дал ей умереть с горя?

Вот только выбрала она почему-то другого. Этого бесчувственного Волконского, который вряд ли удосужился сказать ей и пару добрых слов за всё то время, что они вместе!

Ах, отчего так бесконечно несправедлива жизнь? По этому поводу Антон собирался напиться. Ни к друзьям, ни тем более к подругам ему до отвращения не хотелось – а вот компания хорошей бутылки виски пришлась весьма кстати. Хорошо, что отца нет, подумал Антон и, уныло повесив голову, поплёлся к серванту, где хранились батюшкины запасы спиртного. Одну бутылку он уже допил, теперь собирался с чистой совестью взяться за вторую, а там пока не иссякнут силы пить хоть до самого утра. Идти ему сегодня всё равно некуда, никто его не ждёт.