Может быть, она заблуждалась. Скорее всего, она заблуждалась. И заблуждалась сильно.

Но, увы.

Во всём виноваты Ксения, Катерина и конечно же Мишель. Именно благодаря им Саша очень остро ощутила эту разницу в социальном положении, которой до этого не придавала значения, искренне и наивно полагая, что перед Господом все равны.

Авдеев, ещё один представитель высшего сословия, никогда на её памяти не кичился своим происхождением и другим не позволял, всячески оберегая возлюбленную от подобных несправедливостей, с ним Александра никогда не чувствовала себя человеком второго сорта. Может быть, где-то в глубине души, она и понимала, что, по-хорошему, не пара ему, но все вокруг, начиная, как ни странно, с его же родителей, убеждали её в обратном.

А её замечательные будущие родственники живо развеяли девичьи убеждения, грубо и бесцеремонно опустив с небес на землю. И ведь большинство людей этого круга такие! Сергей Авдеев исключение, и то наверняка потому, что они вместе с самого детства, и его любовь не даёт ему видеть очевидное. Такие мысли наводили на Сашу неминуемую тоску.

А Элла по-прежнему трещала без умолку, не давая вставить ни слова в свою преисполненную благодарности речь. И на лице её цвела такая искренняя и добрая улыбка, что Александра вдруг усовестилась отказать ей. Наконец, когда княжна Караваева замолчала, Саша собралась с духом и как можно тактичнее и деликатнее выразила искренние сожаления по поводу абсолютной невозможности совместной прогулки. Она считала, что завтрашний нерабочий день станет неплохим оправданием, но Элла была младшей дочерью в семье, избалованной и эгоистичной (оба качества в меру, отдадим ей должное), и так или иначе с малых ногтей привыкла добиваться своего.

А сейчас она жаждала отблагодарить эту милую девушку, отблагодарить во что бы то ни стало, независимо от того, хочет сама она того или нет! Сопротивление заведомо не имело смысла.

– В таком случае, встретимся послезавтра! – бодро провозгласила княжна, заранее угадав, что "воскресенье" – это только предлог, и её благодетельница просто стесняется идти с ней куда-либо. Несмотря на то, что Элла совсем недавно миновала порог семнадцатилетия, она была довольно проницательной и совсем не глупой девочкой. – Послезавтра я тоже приду навестить матушку, вот тогда-то и повидаемся!

Увы, отвязаться от неё было совершенно невозможно. Наша Сашенька тоже была на редкость упрямой и целеустремлённой, и тоже никогда не отступалась от своего, но сегодня звёзды ей не благоволили. Едва ли она успела подумать о том, чтобы высказать княжне категоричный отказ, как в коридоре послышались шаги, и навстречу им вышел собственной персоной доктор Воробьёв с князем Караваевым.

Разговор прервался сам собой, Саша так и не успела выразить нежелание проводить досуг вместе с Эллой, и та сочла её молчание за безоговорочное согласие.

– Папенька, а вот и Александра Ивановна, ты ведь хотел её поблагодарить! – напомнила она, подходя к отцу и беря его за руку. Викентий Иннокентьевич остановился, посмотрел на Сашу каким-то странным взглядом – непонятно, одобрительным или наоборот, но ничего не сказал, только кивнул в знак приветствия.

Князь вышел вперёд и, взяв Александру за руку, ещё холодную после ледяной воды, с почтением поцеловал, словно та была принцессой крови, или даже королевой, к примеру. Это заставило её смутиться и улыбнуться невольно.

– Милая Александра Ивановна, спасительница! – с чувством проговорил Борис Егорович. – Что бы мы делали без вас, дорогая вы наша! Я уже выразил господину Воробьёву моё безоговорочное восхищение вами, теперь, позвольте высказать его вам лично! Вы просто чудо, девочка моя, вас сам Господь послал моей Любушке! Наша благодарность вам не знает границ! – и тут же, не меняя тона, спросил: – Сколько вы хотите? Тысячу? Две тысячи?

Александра непроизвольно открыла рот, но потом вспомнила, что это совсем неэстетично и из-за промаха своего расстроилась ещё больше, чем из-за предложения Бориса Егоровича.

– Вы это серьёзно? – на всякий случай спросила она, вновь возвращаясь в мыслях к этой бессмертной истине – увы, всё измеряется в деньгах. И, увы, богатые до последнего будут убеждены, что бедным от них нужны исключительно деньги.

Деньги, деньги и больше ничего.

Но Борис Егорович истолковал её изумление по-своему и, несмотря на то что Элла вот уже несколько секунд дёргала его за рукав, призывая ради всего святого не продолжать этих оскорбительных речей, с гордостью произнёс:

– Конечно, для вас это огромные деньги, но для меня это ничего не стоит, поверьте! Жизнь моей Любушки дороже всего на свете, и…

– И поэтому вы с лёгкостью оценили её в две тысячи рублей? – из последних сил стараясь не выйти из себя, перебила Александра. Караваев ожидал чего угодно в ответ, но только не дерзости, поэтому растерянно замолчал, наконец-то обратив внимание на то, что дочь отчаянно тянет его за рукав.

Воробьёв тоже спохватился, вспомнив о своём сиятельном госте:

– Александра, что ты себе позволяешь?! Смени тон!

– Всё в порядке, доктор, – покачал головой Борис Егорович. – Может, я и впрямь ошибся… к чему мелочиться! Вы правы, Александра Ивановна. Две тысячи это слишком грубо! Предлагаю пять!

И он ещё улыбнулся и развёл руками, этим широким жестом демонстрируя свою щедрость, вкупе с безграничной благодарностью.

– Господи боже! – прошептала Александра, удивляясь, увы, не огромной сумме, а кошмарной ограниченности восприятия князя Караваева. – Ваша светлость, да не нужны мне ваши деньги, я у вас и копейки-то не взяла бы за такое. Это же не ради денег, это… Впрочем, зачем я вам это объясняю? Прошу меня извинить! – совсем уже печально добавила она и, сделав изысканный реверанс, на кои с недавних пор стала большая мастерица, развернулась на каблуках и быстрыми шагами направилась прочь.

И только тогда князь спохватился.

– Я… я, Господи, я настолько обидел её?! – воскликнул он, расстроенный своим поведением.

– Ну, разумеется, папа! – вскричала раздосадованная Элла. – Она же от всей души помогала, а вы сразу швыряться деньгами!

– Но я хотел как лучше… – растерянно пробормотал князь.

– Ваша светлость, не принимайте близко к сердцу. У Александры сложный характер… прошу прощенья, я должен вернуться к своим обязанностям, – Викентий Иннокентьевич низко поклонился Караваеву и Элле, вполголоса начавшей обвинять дорого батюшку в недопустимом поведении, а сам направился следом за Александрой.

Эта сцена, разыгравшаяся в коридоре, ему весьма не понравилась. Во-первых, с практичной стороны: Караваев мог передать деньги ему самому, а уж он бы, несомненно, отдал бы Александре некоторое их количество, в знак благодарности. Пять тысяч, подумать только! А она ещё отказалась, да с таким видом, как будто подобные деньги зарабатывает чуть ли не каждый час! – и как будто её это и впрямь до глубины души оскорбило!

Да и потом, неужели она не знала, с кем имеет дело? Караваев Борис Егорович – это вам не министр Гордеев, хотя некоторые сказали бы, что они друг друга стоят. Но если Иван Кириллович умудрялся проделывать свои тёмные делишки тихонько, без лишнего шума, то Борис Караваев делал всё – и хорошее, и не очень – громко, с помпезностью, едва ли не заваливая город афишами о своих деяниях.

А Саша позволила себе эдакую непочтительность! Точно он – зазнавшийся мальчишка, которого нужно немедленно поставить на место! Господи, да как у неё язык-то повернулся?

Вторая причина расстройства Викентия Иннокентьевича заключалась в том, что в глубине души, увы, он понимал и поощрял её. И в этом гордом "я не возьму ваших денег", и в горящих глазах, и в том, как гордо она вскинула голову, когда пронесла свою тираду – во всём этом виделся её отец, Иван Фетисович.

А лучше бы пошла в мать, девушке это как-то сподручнее, раздражённо думал Викентий Иннокентьевич. Принимала бы дорогие подарки, улыбалась всем без разбору, флиртовала бы с молодыми дворянами и, глядишь, вышла бы замуж за какого-нибудь достойного паренька и перестала бы быть обузой для Гордеева! Бедный министр весь извёлся, не зная, как безболезненно избавиться от этой девчонки – а с ним извёлся и сам Воробьёв, которому, в отличие от Ивана Кирилловича, важно было оставить Сашеньку в живых. Он ведь любил её, по-своему.