Но он в глазах отца, разумеется, был негодяем, а вот продажный Воробьёв, после смерти княгини живо переметнувшийся на сторону её мужа – был большим молодцом и просто умницей, честь ему и хвала!

Кройтор никогда не предал бы мать, подумал Мишель, а значит, причина его исчезновения заключалась в другом. Что Гордеев никогда не любил его – это правда. Мог ли он повлиять на то, чтобы бедного румына никто и никогда больше не нашёл? Почему-то Мишель в этом не сомневался. Как и в том, что дальнейший разговор с отцом не имеет смысла.

Сложив записку, он убрал её во внутренний карман своего чёрного пиджака, кое-как улыбнулся и сказал:

– Спасибо за откровения, пускай они такие же лживые, как и ты сам. Пока это всё.

– Пока?

– Да, пока. До тех пор, пока я не найду доказательств, – совершенно спокойно сказал Мишель.

– Доказательств?! – Иван Кириллович встал из-за своего места, чтобы проводить его, вид при этом имея весьма недовольный. – Доказательств чего?

– Твоей лжи, разумеется, – просто ответил Волконский. – Я же вижу, что ты мне нагло врёшь, но просить тебя откровенничать по-хорошему бессмысленно. Что ж, не хочешь – не надо.

– Миша, я прошу тебя, будь благоразумным! – взмолился Гордеев, сложив ладони вместе. – У тебя паранойя, тебе везде мерещатся заговоры! Я знаю, как ты любил мать, но, увы, это не повод разбрасываться такими сильными обвинениями, и ты не должен…

– Отец, – мягко перебил его Мишель, взглянув Ивану Кирилловичу в глаза, – если вдруг выяснится, что ты приложил руку к её убийству, чтобы жениться на этой учительнице, я клянусь тебе, я превращу твою жизнь в ад.

– Миша, как ты можешь?!

– Я даже Алексея к тебе не подпущу ни на шаг, – заверил его Мишель, – я сам всё сделаю. И ты не представляешь, с каким удовольствием я разрушу ваше счастье, построенное на крови и страданиях моей матери.

Последнюю угрозу Иван Кириллович выслушал молча, с неодобрением нахмурив густые брови. Мишель открыл дверь, кивнул отцу на прощанье с таким невозмутимым видом, словно пожелал ему хорошего дня, а не крупных неприятностей, и вышел из кабинета. Тихонько закрылась входная дверь, стихли его шаги, а Гордееву всё равно казалось, что он до сих пор чувствует его присутствие.

А Мишеля вот уже в какой раз не покидало неприятное ощущение, словно его облили грязью с ног до головы. В последнее время после общения с родителем это чувство только усиливалось, и возникало желание помыть руки, как можно тщательнее, чтобы эту грязь смыть.

Катерина, как и было велено, ждала на улице, возле кареты. Ксения уже сидела внутри, страшно недовольная и обиженная на Мишеля за то, что он посмел по достоинству оценить колкую фразу этой негодной девчонки, Александры. Демонстративно проигнорировав появление жениха, она отвернулась, сделав вид, что изучает оживлённую улицу.

«Ну да Бог с ней», – подумал Мишель и остановился возле сестры, терпеливо ожидавшей его появления. В глазах её застыл немой вопрос, и она тихонечко, чтобы не услышала Ксения, прошептала:

– Ну что? Что он сказал? Отдал записку?

Мишель молча, без слов, протянул сложенный напополам лист бумаги. Катерина развернула его и принялась внимательно читать.

– Что скажешь? – полюбопытствовал Мишель, заметив, как помрачнело её красивое личико.

– Иван Кириллович уверял тебя, что это её предсмертная записка? – уточнила девушка, растерянно глядя на брата.

– Да. Самое интересное, что почерк-то её, ну или, по крайней мере, очень похож.

– Да нет, в самом деле, это её почерк! – уверено сказала Катерина, вернув записку Мишелю. – И писала это послание тоже она, своей рукой. Когда он забыл о дне её рождения, и она решилась уйти от него насовсем, забрав с собой все вещи и заодно меня. Это было полтора года назад, Мишель. Она написала эту записку полтора года назад.

Александра всегда считала, что главное – уйти с высоко поднятой головой, сохранив достоинство, а потом хоть трава не расти. Верная самой себе, она ушла королевой, но самообладание, к сожалению, за ней не последовало, оставшись где-то там, за дверями, в коридоре.

Её новая комната, просторная и светлая, выходящая окнами на Остоженку, была примечательна тем, что имела собственную ванную – туда-то Александра и направилась, чтобы замыть пятно на платье. Руки подрагивали, от волнения ли, или от ярости, и в холодной воде вовсе отказывались слушаться. А пятно всё никак не желало сходить и, наоборот, ото всех её усилий становилось только больше.

Платье было чертовски жаль, ведь это отец подарил его ей пару лет назад, в качестве поощрения за безупречно проведённую операцию. Саша хорошо помнила тот день, это была её вторая крупная работа после самой княгини Волконской, и отец тогда так хвалил её, так гордился! И Викентий Иннокентьевич, которому она ассистировала, тоже говорил много хорошего. А вечером Саша пришла домой гораздо позже отца и увидела красивое платье, расстеленное на кровати. Батюшка с улыбкой сказал, что это ничего не стоящий подарок, по сравнению со спасением человеческой жизни, но кто бы только знал, как счастлива была Саша в тот момент!

Это было её любимое платье. С той поры она уже успела из него вырасти – фигура становилась всё женственнее и изящнее, но платье исправно расшивалось и подгонялось по её тонкой талии и высокой груди, благодаря чему сидело по-прежнему идеально. Да, оно было старое и давно вышло из моды, но от этого Сашенька любила его не меньше. Оно напоминало ей об отце.

Но в последнее время всё, что было связанно с Иваном Фетисовичем, у неё безжалостно отбирали, словно стараясь навсегда вычеркнуть его образ из памяти, и её работу в больнице, и их старый домик, и даже это платье!

От осознания собственного бессилия, Александра прижалась спиной к стене, разрыдалась в отчаянии и сползла по ней вниз, оставив бесполезные попытки привести платье в порядок. В таком состоянии её нашла Алена, пришедшая следом спустя несколько минут.

Она была настроена отругать дочь за недопустимое поведение, сделать строгий выговор и прочитать целую лекцию по поводу того, как стоит, а как не стоит вести себя в высшем обществе. Однако строгие намерения разом развеялись, когда она увидела плачущую Александру, сидящую в ванной комнате прямо на полу. Боевой настрой сменился безграничным чувством жалости, и Алёна присела подле дочери на корточки, ласково взяв её руки в свои.

– Девочка моя, что с тобой? – участливо спросила она. Александра старательно отводила взгляд, будто ещё хранила надежду, что мать не заметит её слёз, до того ей не хотелось показывать свою слабость.

– Ничего, – недовольно проворчала она и, высвободив одну руку, быстро смахнула слёзы, продолжая по-прежнему глядеть в сторону.

– Ты так расстроилась из-за платья? – попробовала угадать Алёна, оценив огромное пятно на юбке, ставшее ещё больше, благодаря влажным разводам от воды. – Господи, милая, я куплю тебе десяток новых, ещё лучше, чем это!

«А воспоминания мои об отце ты тоже купишь? А спокойную, тихую жизнь, к которой я привыкла, и которой вы меня лишили? Это ты как собираешься купить?»

– Мама, я не могу так! – прошептала она, наконец-то повернувшись к Алёне и встретившись с её участливым взглядом. – Зачем ты всё это затеяла? Зачем мы вообще сюда приехали? Неужели ты думала, что у тебя или у меня получится стать такими же, как они?

– Господи, милая, из-за этого ты так переживаешь? – Алёне, кажется, версия с платьем нравилась больше. – Из-за того, что они нас не приняли?! Пф, какие мелочи, разве стоит обращать внимания на эту зазнавшуюся худышку со злыми глазами и речами, полными яда? И это она довела мою дочку до слёз? Она? Мою самую сильную и самую твёрдую духом девочку?

– Мама, она здесь ни при чём! Хотя кого я обманываю? – Александра отмахнулась. – Да, и она тоже. Но просто всё это… всё это до такой степени не нужно! Ты же видела, как они на нас смотрели!