Тут она вздохнула и стала думать уже непосредственно о том самом Михал Иваныче, благодаря неожиданной заботе которого стояла сейчас целая и невредимая в своей комнатке, сжимая в руках чашку с горьким травяным отваром.

"Я погибла бы, если бы не он", – подумала Саша с тоской.

Георгий её, быть может, и не убил, и даже скорее всего не убил бы. Иван Кириллович не хотел избавляться от неё, Иван Кириллович хотел её проучить. Сам же сказал в ту ночь, что Георгий будет не прочь позабавиться с нею… Видимо, такова была месть за то, что Саша выиграла битву за эту проклятую квартиру с проклятой старухой через стенку. Гордеев не желал успокаиваться, не желал принимать поражение, и вот… А уж наутро он не помедлил бы высказаться о том, что Саше следует немедленно съехать из неблагополучного района после такого, и вернуться на Остоженку, под их с Алёной присмотр, где её точно никто не обидит. И ради этого она едва не пала жертвой Георгия.

А как же перспективы удачно выдать замуж дорогую падчерицу после такого?! Саша усмехалась, качая головой – сама же сказала Алёне недавно, что она давно уже не невинна, что Сергей Константинович был удостоен великой чести стать её первым мужчиной, а значит, терять ей уже нечего. Вот Гордеев и решил, что с неё не убудет, и решил отвести душу, да и Георгия порадовать.

А получилось вон что. Тут Саша не сдержала улыбки и мысленно послала Мишелю Волконскому сто тысяч спасибо, самых искренних, самых сердечных. Если бы не он, ах, если бы не он…!

Сжимая обеими руками чашку с горячим напитком, Саша погрузилась в раздумья, вспоминая каждую деталь сегодняшнего вечера, каждую фразу из их разговора, каждый взгляд… Господи, эти глаза! Несколько минут она и вовсе ни о чём, кроме этих самых глаз, думать не могла, но потом прогнала наваждение и вновь стала вспоминать.

Временное перемирие – что ж, Саша и этому была рада. Глядишь, катастрофы ещё и удастся избежать. Неспроста же перед ним трепещут и дорогая матушка, и ненавистный Гордеев? А может, и впрямь ещё не поздно вернуть всё назад?

Но было поздно. И катастрофы вопреки всем стараниям избежать тоже не удалось, несмотря на то, что катастрофа это была совсем не та, которую так боялась Александра.

Всё случилось внезапно, нежданно-негаданно и на удивление быстро – именно так, как оно обычно и бывает, когда влюбляешься.

– Жорик, гордеевский! – полчаса спустя докладывал Игнат, стянув кепку с кучерявой головы. – Каторжная морда, десять лет по сибирским просторам бегал, а филерить грамотно так и не научился, тьфу на него! Я его сразу приметил, за углом дома стоял. Чего прикажете с ним делать, ваше благородие?

По-хорошему, его следовало бы пристрелить, но Мишель не никогда стрелял в безоружных.

– Ничего оригинального выдумывать не будем, – поразмыслив немного, ответил он, а Игнат обрадовано улыбнулся.

– С лестницы его спустим?! По вашему проверенному способу? Дык я уже спустил, как видите, ногу ему переломал! Но можно ещё разок, ему это только на пользу пойдёт! Глядишь, шею сломает. Могу поспособствовать! Скажем потом, что неудачно поскользнулся.

– Откуда в тебе столько кровожадности? – спросил Мишель, пряча улыбку. На самом деле, план Игната был неплохой, звучал заманчиво. – Я всего лишь хотел предложить бросить его в темницу под часовней, что рядом с имением. Как сам он, в своё время, бросил туда Адриана. Пускай на своей шкуре испытает все прелести тюремного заточения.

– С переломанной ногой, думаю, получится самое то! – весело добавил Игнат. – Глядишь, появится время поразмышлять над бренностью сущего! И пыл свой любовный охладить!

– Где ты слов-то таких понабрался? – смеясь, поинтересовался Мишель.

– Книжки мудрёные читаю! – то ли всерьёз, то ли в шутку ответил Игнат. – Так и что, надолго его туда? Пока не сдохнет?! – с надеждой добавил он.

– Нет, зачем? На пару дней. Потом повяжем ему на шею красный бант и привезём к отцу на Остоженку.

– А может, лучше всё-таки там оставим? – всё ещё веря в торжество справедливости, спросил Игнат.

– Нет, убивать мы его не будем, – твёрдо сказал Мишель, и тон его не оставлял ни малейших сомнений – решения он не изменит. – Поезжай в усадьбу, сделай всё, как я сказал, и оставайся там. Завтра с утра я приеду, мне будет нужна карета. И ты.

– А барышня как же? – осмелился спросить Игнат, которому больно понравилась рыжеволосая красавица, новая знакомая его хозяина.

– Сегодня, я думаю, с ней уже ничего не случится. Отец уверен, что Георгий с ней, и вряд ли до утра пришлёт кого-то ещё. Утром я сам её заберу, – Мишель подавил улыбку, – и уж можешь не сомневаться, пока она со мной – ничего с нею не станется.

– Ох, ваше благородие, дай-то бог! – постеснявшись ещё немного, Игнат добавил: – Уж больно барышня-то хороша!

Святая правда! Однако Мишель продолжать разговор не стал и демонстративно кивнул своему верному помощнику на дверь. Игнат понял, что хозяин откровенничать не намерен, и о новой барышне своей рассказывать не станет ни за что на свете. Это заставило его вздохнуть, а затем он низко поклонился и ушёл – бедняга Георгий, должно быть, заждался, лёжа в неудобной позе под сиденьем кареты!

Оставшись в одиночестве, Мишель вернулся в гостиную и устало опустился в кресло, где ещё совсем недавно сидела Сашенька. Оно хранило её запах, лёгкий, еле уловимый запах цветочных духов.

"Эти ублюдки едва её не погубили", – подумал Волконский с болью, вспоминая Сашину весёлую улыбку и задорно блестящие глаза. Господи, как низко нужно было пасть, чтобы поднять руку на это невинное создание? Что за чудовище Иван Гордеев? Как он посмел, чёрт подери?! С кем надумал вести войну? – с девицей! С беззащитной и хрупкой девчонкой, годившейся ему в дочери! Ничтожество. Подлое, мерзкое ничтожество! И как только святая и добродушная Юлия Николаевна смогла полюбить этого человека?!

От воспоминаний сделалось совсем тоскливо, а спасения от них не было. Разве что уйти в работу с головой, попытаться сосредоточиться на расследовании, чтобы унять эту острую боль на сердце, что возникала всякий раз, когда он думал о покойной матери.

Ведомый этой мыслью, Мишель потянулся к столу и взял оттуда дело, которое требовало подробного изучения. Он надеялся отвлечься от собственной меланхолии на насущные проблемы, вот только сделал ещё хуже. Не успел он открыть папку, как мысли вновь заработали в совершенно ином направлении – вспомнилось лёгкое прикосновение, когда эта сумасбродная рыжеволосая девчонка вручила ему документ, который он уже и не надеялся заполучить! И то, как она сидела в этом самом кресле, лениво откинувшись на спинку, как золотило уходящее солнце её волосы… мягкие волосы, к которым так приятно было прикасаться!

И вот, заветные бумаги у него в руках, а Мишель всё равно думал не о том, старательно прогоняя из памяти яркий образ, обворожительную улыбку, лукавые карие глаза…

И это не укладывалось ни в какие рамки. Он был вдвойне зол на самого себя оттого, что не мог контролировать собственные чувства, совершенно не поддающиеся объяснению. Мишель всегда гордился своей рациональностью, а потому прекрасно понимал, что никакое повышенное внимание к Александре с его стороны невозможно. Она не его круга, не говоря о том, что она дочь этой продажной Алёны, и самое главное – не время сейчас отвлекаться на посторонние дела, покуда убийца его матери разгуливает на свободе!

Такие мысли, как ни странно, его немного утешили и, усмехнувшись, Мишель пододвинул включенный торшер ближе к краю стола, чтобы свет падал как надо. Откинувшись на спинку кресла, он углубился в чтение, прекрасно понимая, что уснуть этой ночью не получится.

С утра Сашу разбудила хозяйка квартиры, громыхающая, точно пушка, дающая победный залп по неприятелю. "Экая ранняя пташка", – подумала Александра, взглянув на часы. Нужно было собираться, и двигаться она старалась как можно тише, чтобы не привлекать к своей персоне лишнего внимания. Стены здесь, кажется, были и вовсе картонными, а слышимость такая замечательная, что создавалось впечатление, будто Василиса Фёдоровна поджаривает яичницу не в соседней квартире, а прямо здесь, в спальне, у Александры за спиной.