– Да уж, – хмыкнула мадам Воробьёва и с тяжёлым вздохом вернулась назад в своё кресло у стола. Саша озадачилась, удалось ли провести её на этот раз, или нет? Хмурый, ничего не выражающий взгляд Марины Викторовны мог означать всё, что угодно, и Саше сделалось не по себе. Нужно было сменить тему, срочно, как можно скорее! Пока она опять не выложила ей всё, как на духу, о своих догадках и предположениях.

– Что это у вас? – Александра кивнула на серую папку, поверх которой Марина Викторовна сложила свои худенькие, морщинистые ладони.

– Это? – Воробьёва поморщилась и с безразличием покачала головой. – Личная карточка одного нашего пациента, Владимира Владимирцева. Ты наверняка уже слышала о нём, местная легенда, герой войны, инвалид, которого невеста променяла на заезжего цыгана.

Не только слышала, но и водила личное знакомство! Саша вкратце объяснила, что с недавних пор офицер Владимирцев – её личный пациент, и, будучи в своём праве, разумеется, поинтересовалась, зачем Марине Викторовне понадобились результаты его обследований.

– Взгляни сама, – хмыкнула Воробьёва, развернув папку заглавием к Сашеньке. Девушка послушно взяла документы, разложила на коленях и ознакомилась с содержанием. Кое-что из докторских заключений, написанных размашистым почерком Викентия Иннокентьевича, она видела не впервые. Другие же записи оказались совсем свежими, это Марина Викторовна составляла. Под конец Саша подняла брови и послала Воробьёвой полный изумления взгляд.

– Марина Викторовна, да он же вовсе не безнадёжен!

И так хорошо вдруг сделалось на душе, когда она поняла это. Потом, правда, Саша живо напомнила себе, что её больничной карьере на следующей неделе придёт конец, и задача поставить на ноги Владимирцева перестанет быть её выпускным экзаменом, счастливым билетом в новую, докторскую жизнь. Но это вовсе не значило, что парня не надо спасать!

Воробьёва хмыкнула, Сашиной радости явно не разделяя.

– Он ни за что не даст своего согласия на повторную операцию, – объяснила она свой скептицизм. – Ты говорила с ним? Успела узнать, какой невыносимый у него характер? Бедный мальчик делает хуже только самому себе: закрылся ото всех, озлобился, ненавидит весь мир, а сам, может статься, упускает свой последний шанс вернуться к нормальной жизни!

– Нужно его непременно уговорить! – не унималась Александра.

– Попробуй, – хмыкнула Марина Викторовна. – Но я сомневаюсь, что он тебя послушает. Он и на рентгеновское излучение-то не согласился, против воли сделали, обколов его успокоительным. Нам нужны были эти снимки, чтобы решить, что с ним делать – оставлять ноги или нет. И вот здесь, видишь, отчётливо видно… – Воробьёва перегнулась через стол и, достав один из снимков, ткнула в него пальцем. – У него осколок в ноге. До сих пор. Причиняет адскую боль и, разумеется, мешает встать на ноги.

– Я вижу. Я читала современные журналы по медицине, я знаю, как это выглядит. Марина Викторовна, а если попробовать его извлечь?! Коленный сустав раздроблен, возможно, если не удастся собрать его, Владимир Петрович будет хромать на левую ногу, но он, по крайней мере, сможет ходить!

– Он никогда не согласится на повторную операцию, – повторила Воробьёва. – Я уже пыталась говорить с ним, но всё бесполезно. Твердит одно и то же: вы хотите пустить меня в расход, потому что я вам не нужен, хотите ставить опыты на моём теле, чтобы потом, если получится, прославиться за мой счёт! Уф, зла на него не хватает! Я тогда сорвалась, не сдержалась и сказала ему обидное, что, мол, скорее уж прославлюсь на своих научных трактатах, чем на его заведомо безнадёжном случае! И ушла, хлопнув дверью. Этим я сделала только хуже. Хотя вряд ли могло быть хуже.

Саша обдумала её слова ещё раз, с невесёлой усмешкой на лице. Затем, сама не зная для чего, спросила тихо:

– Я могу забрать это на время? Хочется поточнее изучить его случай. Вы не будете против?

– Забирай, отчего же нет? Он, в конце концов, твой пациент! – с подобием на улыбку сказала Воробьёва и махнула рукой. Судя по всему, упрямство Владимирцева её неимоверно раздражало, и она уже не против была оставить всё, как есть.

– И ещё один вопрос! – уже поднявшись со своего места, сказала Саша. – Если предположить, что он всё же согласится…

– Что вряд ли, – вставила Воробьёва тут же.

– Знаю, шансы малы. Но если предположить… Марина Викторовна, вы взялись бы за операцию такой сложности?

Воробьёва ответила не сразу, прежде о чём-то подумав несколько секунд. Затем, взглянув на Сашу блестящими глазами, скупо улыбнулась и кивнула. И сказала зловеще:

– Варианта здесь два: либо мы убьём его, либо всё же поставим на ноги. Риск велик, но, согласись, цель оправдывает средства.

– Подождите, подождите, вы сказали – «мы»?

– Да, Саша, я так сказала. Я возьму тебя помощницей. При условии, что тебе удастся уговорить этого упрямца, разумеется!

Вот такого покровительства от вечно недовольной, вредной, хмурой и всеми презираемой Марины Саша точно не ждала. Нет, они всегда хорошо общались, мадам Воробьёва ни единым словом не попрекнула её ни разу за всю жизнь, но подобное расположение от неё – это было что-то новенькое. И, безусловно, невыразимо приятное!

Марина Викторовна, правда, слегка разрушила иллюзии, пояснив:

– Да кроме тебя мне и некого брать. Вера Гурко – безрукая идиотка, дельные наши медсёстры почти все ушли на фронт, из оставшихся половина падает в обморок от вида крови. Про докторов ты знаешь – Сидоренко только над трупами издеваться горазд, Макаров слишком стар, а Викентий, разумеется, на подобный риск не пойдёт. Если Владимирцев умрёт у нас на столе, это будет наша вина, Сашенька. Ты же понимаешь это? Мой муж тоже понимает, и поэтому ему проще оставить всё как есть. Так что, если надумаем спасать офицерика, делать это придётся втайне от Викентия Иннокентьевича. Ты готова рискнуть?

«Мне-то рисковать нечем, – подумала она с грустью. – Моя жизнь и так скоро закончится. И это будет подарок судьбы, если мне удастся напоследок поставить на ноги бедного Владимира Петровича! Это лучшее, с чем я могла бы уйти!»

– Я готова, Марина Викторовна, – твёрдо сказала Саша. – Главное, чтобы сам Владимирцев был готов.

Сущие мелочи, не так ли? Зная характер Владимира Петровича, можно было не сомневаться, что дело заведомо безнадёжно. За оставшуюся неделю она его точно не убедит. Но попытаться, несомненно, стоило!

И покидая кабинет Воробьёва, Саша неожиданно для себя поняла, что улыбается. В последнее время люди открывались ей с неожиданной стороны: сначала Волконский, научившийся быть чутким и добрым, и теперь вот, Марина Викторовна.

Самый вредный и заносчивый доктор во всей больнице, ещё хуже, чем Ипполит Сидоренко! А оказалось, что у неё было доброе сердце. Уж точно добрее, чем у её продажного супруга, Викентия Воробьёва.

– Не желаете ли закурить?

Владимир поднял полный священного недоумения взгляд на девушку, которую не без основания считал своим проклятием вот уже который день. Сначала ядовитые насмешки, вкупе с раздеванием и принудительной сменой повязки, потом бесконечные потоки ехидства, и вот…

– Что? – переспросил он, решив, что ослышался.

Но зрение-то его точно не подводило, тем удивительней казалось, что она подошла к нему вплотную и протянула пачку папирос. Владимирцев посмотрел сначала на них, затем на саму Сашеньку. С недоверием.

– Издеваешься?

– Если бы я хотела поиздеваться, то ткнула бы пальцем в вашу раненую грудь, а потом смотрела бы, как вы корчитесь от боли! – хмыкнула она, помахав пачкой в воздухе. – Берите, ну что же вы?

– Разве у вас в больнице можно курить?

– Понятия не имею! Вероятно, нельзя. Даже, скорее всего, нельзя! Но нам-то с вами терять уже нечего, не так ли? – с этими словами Александра достала одну папиросу и демонстративно, с наслаждением, прикурила от спички. Владимирцев сглотнул подкативший к горлу ком и осторожно потянулся к пачке – так, словно боялся, что Саша отдёрнет руку и начнёт его дразнить.